Она знала, что он звонит потому, что соскучился, но ей хотелось услышать это от него — она любила все обозначать словами, и она спрашивала, и он, не любивший обозначений, отвечал: «Городишко унылый, дождик».
Нет, она ни о чем не жалела. Жаль было только того ощущения праздника, волнения, трепета души. Все это делось куда-то, неизвестно в какой день и час. Они встречались буднично, как старые друзья, снисходительные и нетребовательные. Все было знакомо, привычно. Менялись только номера гостиниц, в которых он останавливался. Раньше, когда он приезжал, она мчалась к нему, в чем была. Теперь она принимала ванну, одевалась продуманно, могла задержаться по дороге к нему, если встречала знакомых. Зайти в книжный магазин… Она не хотела, чтобы он приходил к ней, — стеснялась соседей, но и гостиничные номера ее угнетали. Этот казенный уют «для всех».
— Где мы будем обедать? — спросила она.
— Все равно. Тут должен быть какой-нибудь шалман…
Раньше они придирчиво выбирали место, где можно посидеть вдвоем, перекусить и выпить. Опытные официантки, едва окинув их взглядом, подбирали укромный столик и оберегали их от посторонних вторжений. Да, тогда они были похожи на влюбленных. Теперь они выглядят как муж и жена, и к ним всегда кого-то подсаживают, не боясь помешать. Так было и в этот раз.
В большом прохладном зале ресторана, напоминавшем ангар, тем более что в рекламном буклете было указано число «посадочных мест», они сидели в обществе двух кубинцев. Оба смуглые, узколицые, с блестящими темными глазами. Старшему около тридцати, младшему девятнадцать — «дэвяносто», сказал он, отвечая на их вопрос. Они плохо знали русский язык, но жаждали общения. И они были рады, что официантка посадила их за один столик с русской парой. Тем более что в мужчине нашли достойного собеседника.
Девятнадцатилетний оставил на Кубе жену Ангелину. На вопрос, красивая ли она, он ответил мечтательно: «О да!..»
Старший рассказывал об отце, воевавшем вместе с Фиделем Кастро на Сьерра-Маэстра. Там же, медсестрой, была его мать. Он достал снимок — рослый барбудос и женщина в светлом платье и бусах, у обоих за плечами винтовки.
Принесли белое вино, салаты, шашлык. Они налили кубинцам и выпили с ними. Старший негромко запел — «Эспэро ми амор»… Мелодия была красивая, томительная, с некоторым надрывом, свойственным песням такого рода. Младший подхватил — и они допели ее вдвоем, чуть покачиваясь и прикрывая глаза.
— Красивая песня, — сказала она, когда кубинцы умолкли. — Про любовь, наверное?
— О да! — сказал старший. — Эспэро ми амор!.. Как сказать?.. «Подожди меня, любовь»… Да, так?
Она хотела, чтобы они ушли первые. Но они все сидели и говорили. О том, что на Кубе нет снега. И о том, что апельсины цветут желтыми цветами. И еще есть ано, тоже фрукты, да. Они не знают, как перевести. Когда ано цветет, все белое…
Она хотела, чтобы кубинцы ушли, но он все расспрашивал их. Ему было интересно. Он был пытлив по натуре. Прежде она числила это в его достоинствах. Теперь ей казалось, что он нарочно продлевает разговор. Что в присутствии посторонних людей он чувствует себя проще, спокойней.
Все же кубинцы ушли первые. Они тоже расплатились, и он хотел подняться, но она придержала его за руку:
— Посидим еще немножко…
И заказала мороженое. Просто так, в свое оправдание.
Она перехватила его взгляд, брошенный вслед кубинцам. Подумала, что вот так же, нехотя, расстался он с киносъемкой и с мальчишкой, ловившим бабочку. Ей стало обидно.
— Как все изменилось, — сказала она.
— Да, все изменилось. Последнее письмо ты таскала с собой неделю, пока опустила в ящик. Я проверил по штемпелю…
Это была правда. Ей казалось, что она его отправила, а когда оно нашлось в сумке, измятое, она все же послала его, потому что лень было переписывать.
— Так-то вот, моя дорогая, замечай за собой, и будет легче…
Ей и правда стало легче. Она подняла глаза, и с минуту они смотрели друг другу в глаза, пристально и нежно, как когда-то.
— Ешь мороженое, — сказал он.
— Не хочется…
— Зачем же заказала?
— Так… Чтобы еще посидеть.
— Ну, сиди, сиди…
