Кончилось тем, что жена сдернула с вешалки плащ, кричит:
— Где этот вахтер-лифтер живет?! Говори!
— Лиза! — поймал ее за руки Тимофей Федорович. — Умоляю! Не делай глупостей! Людей не смеши!
— Пусти! — вырвалось жена. — Не скажешь?.. И не надо! Сама найду!
И нашла. Узнала Михеичев адрес у его сменщицы, тети Даши.
Михеич уже спать собрался. Сидел на кровати, пардон, в подштанниках. Он, когда не в ночную смену дежурил, рано укладывался. И вот тебе на — залетает дама. Да не какая-нибудь — директорская жена. В слезах, распатланная. Билетами трясет, правду требует.
Михеич сознался: были, точно, с Тимофеем Федоровичем в кино. Еще коньяком он потом угощал.
Тут за Михеича собственная старуха взялась с другого бока.
— Пес ты, пес седой! — всплеснула она руками. — Кобель бесстыжий! Ты че плетешь-то, подумай? Тимофей-то Федорович — да с тобой в кино. Перекрестись! Такой-то видный мужчина? Да у него их вон две тыщи штук работает, и половина разведенных да холостых. Да ему только глазом повести…
Жена директора как услышала про две тыщи штук — котя она, безусловно, и раньше про них знала — так и вовсе в истерику:
— Ах, я давно знала, давно догадывалась!.. Они там все перекрутились! У них давно там… — И кроет напрямик, что у них там давно. — А вы старый человек, вам стыдно должно быть такими вещами заниматься! Я вот пойду с этими билетами — да в райком!..
Увы, и на этом история не закончилась. Хотя, казалось бы, куда уж дальше?
У Тимофея Федоровича в семье мало-помалу все образовалось. Жена его перебесилась с недельку, а потом, как женщина в общем-то более-менее интеллигентная, сочла за лучшее придать этому факту легкую, юмористическую окраску. Стала при встречах с подругами рассказывать со смешком:
— Мой-то что отмочил. Завел себе какую-то молодую дурочку и прикрывается вахтером. Ничего лучшего не сумел придумать. С вахтером, говорит, в кино ходил. Представляешь, умора! Господи, говорю, Тима! Да заведи ты их хоть десять! Только одна просьба: пусть по очереди ходят полы мыть. А то с домработницами сейчас, сам знаешь, проблема…
А у Михеича дело хуже. Его старуха бросает. Вбила себе в голову, что раз он директора покрывает, то и сам такой. Вон сколько бабенок-то на фирме одиноких. Значит — подыскал. Подыскал, подыскал — и думать нечего.
Недавно заявление на развод подала. Причину указала: супружеская неверность. И кто только словам её таким научил?
Сам Тимофей Федорович дважды ее приглашал. Пытался воздействовать, переубедить. Посидит она, губами пожует, носом недружелюбно пошмыгает — и ни в какую. Не забирает назад заявление.
Михеич ходит черный весь. Сон потерял.
И чем это дело разрешится — пока неизвестно. Пока — туман.
— От нервов все, от нервов, — говорила иглотерапевт Нонна Борисовна процедурной сестре Марине. — Мы же больные все. Без исключения. Нас же к прилавку как магнитом тянет. Мы ни один киоск не минуем. Хоть открыточку, хоть значок, да купим. Или хотя бы нос сунем на бегу — что дают? Вроде ничего и не надо, а все равно — что дают? А нос сунул — тройку, пятерку, тридцатку оставил. Схватил какую-нибудь дрянь бесполезную, а потом — ах, ох — денег до получки не хватило.
Марина прибежала только что, запыхавшаяся, занять у Нонны Борисовны шестьдесят рублей. В промтоварном, напротив поликлиники, подвернулись ей финские сапоги. Не модельные, а простенькие, литые, годные на распутицу, но очень добротно сделанные, на красивой белой подошве. И хотя демисезонные сапоги у Марины были, она попросила знакомую продавщицу отложить ей пару на полчаса — вдруг, мол, перехвачу где денег. Деньги она получила без звука, но время у нее еще было, и она обсуждала теперь с Нонной Борисовной этот вопрос — брать, не брать? А у Нонны Борисовны своя была теория, которую она, сразу же ссудив Марину деньгами, развивала уже чисто из любительства.
— Лечить нас всех надо, — говорила Нонна Борисовна. — Ну что это такое: бежим, бежим, как угорелые, локтями толкаемся, ослепшие, злые. А куда бежим, за чем гонимся? А за инфарктами гонимся, Мариночка, за холециститами, астмами… Все от нервов, все…
