В голову Стефани пришла неожиданная мысль: действительно ли Дэвис хотел успокоить старого моряка или думал больше о своих проблемах?
— Это, должно быть, важно, — сказал Захария и покачал головой.
— Достаточно для того, чтобы мы бросили все дела и приехали сюда.
— Одного парня звали Ник Сайерс, другого — Герберт Роуленд. Оба нахальные и заносчивые, как и большинство лейтенантов.
Нелл молча согласилась с ним.
— А третий? — спросил Дэвис.
— Самый нахальный и беспардонный из этой троицы. Я его ненавидел. Беда в том, что он пошел на повышение и получил капитанские лычки. А затем и золотые звезды. Рэмси его звали. Лэнгфорд Рэмси.
Облака приглашают меня, а туман призывает. Звездный курс торопит меня, а ветры заставляют летать и поднимают меня вверх, в небеса. Я приближаюсь к стенам, построенным из хрусталя, а окружают меня языки льда. Я подхожу к храму, возведенному из камня; его стены похожи на мозаичный пол, собранный из мрамора. Его потолок похож на звездную дорогу. Тепло исходит от стен, страх накрывает меня, и берет дрожь. Ни кровинки у меня в лице, и я вижу высокий трон, его вид ясен, как сияющее солнце. Пресвятой повелитель восседает на нем, и его одежда сияет ярче солнца и белее любого снега. Повелитель говорит мне: «Эйнхард, ты, голос истины, так приблизься и услышь мою речь». Он говорит со мной на моем языке, и это поражает меня. «Как Он создал человека и наделил его властью понимать слово мудрости, так Он создал и меня. Добро пожаловать в нашу страну. Мне сказали, что ты человек знаний и учения. Если это действительно так, тогда ты узнаешь секреты ветров, как они разделяются в разные стороны, чтобы дуть над землей, ты узнаешь секреты облаков и росы. Мы можем дать тебе знания о луне и солнце, куда они уходят и откуда приходят, об их славном возвращении и что одно превосходит другое. Ты узнаешь об их величественной орбите и что они никогда не смогут сойти со своей орбиты. И они ничего не добавляют к своему пути и ничего не могут в нем изменить. И они хранят друг другу верность в соответствии с клятвой, связывающей их воедино».
Малоун слушал, как Кристл переводила латынь, а затем спросил:
— Когда это было написано?
— Между 814 годом, когда умер Карл Великий, и 840-м — в этот год умер Эйнхард.
— Это невозможно. Здесь идет речь об орбитах солнца и луны и как они связаны друг с другом. В те времена это было бы расценено как ересь.
— Совершенно с вами согласна, но это подходит только для человека, живущего в Западной Европе. Однако для любого другого, не познавшего ограничений христианской церкви, ситуация была явно иной.
Малоун все еще был настроен более чем скептически.
— Позвольте мне немного напомнить вам историю, — предложила Кристл. — Два старших сына Карла Великого умерли раньше его. Третий сын, Людовик Благочестивый, унаследовал империю Каролингов. Сыновья Людовика воевали и с отцом, и между собой. Эйнхард преданно служил Людовику, как раньше Карлу, но настолько устал от войн и политики, что удалился от двора и провел остаток своих дней в аббатстве, дарованном ему Карлом Великим. Именно в этот период времени он и написал свою знаменитую «Биографию» и, — она взяла в руки древний фолиант, — эту книгу.
— Подробно описывающую великое путешествие?
Кристл кивнула.
— А кто скажет, что это правда? Выглядит как чистой воды фантазия.
Она покачала головой:
— Его творение «Жизнь Карла Великого» стало одним из самых значимых произведений на века. Ее до сих пор переиздают. И он прославился не как сочинитель, а как биограф и ученый. Вы представьте, как трудно ему было зашифровать эти слова.
Но Коттона до сих пор терзали сомнения.
— Мы многое знаем о деяниях Карла Великого, — упорно гнула свою линию Кристл, — но почти ничего — о его внутренних убеждениях. Никаких достоверных источников, могущих пролить свет на эту информацию, не сохранилось. Мы знаем, что он любил старинные истории и эпосы. До него мифы передавались из поколения в поколение только устно. Он стал первым, кто приказал записать их. Мы знаем, что этим занимался Эйнхард. Но Людовик, после восшествия на престол, уничтожил все эти тексты, объявив их языческой ересью. Уничтожение многолетнего труда — вот что отвратило Эйнхарда от двора, поэтому он и ушел в монастырь. И поэтому сделал все возможное, чтобы эту книгу не смогли прочитать современники.
