В субботу, когда все это появилось на страницах "Пти галуа", Жорж Вавр позвонил Альфреду Бауму в Версаль и попросил явиться в контору к двум:
— Извини, что испортил твой обед. Ты знаешь, я бы не побеспокоил тебя без крайней необходимости.
— Знаю, конечно. Можешь сказать, в чем дело?
— Купи на станции "Пти галуа". Она скрасит дорогу.
Баум так и поступил: купил газетенку, прочел и до самого вокзала Монпарнас предавался мрачным размышлениям по поводу прочитанного. А также по поводу смерти Елены Котовой. О ней он сообщил Котову накануне, во время своего визита на улицу Лурмель, стремясь, насколько возможно, смягчить ужас происшедшего. Но Котов принял печальное известие на удивление спокойно. Шок — решил про себя Баум. Бывает такая реакция у некоторых, горе нахлынет позже. А для дела это весьма некстати, предстоит утешать его и выражать симпатию, в нашей работе нет времени на все это.
— Мне в самом деле очень жаль, — сказал он Котову, — Что я могу для вас сделать?
— Ничего, спасибо. Разве что закончить все эти шарады. Моя жена была прекрасная женщина, царствие ей небесное. Надо известить её семью в Свердловске.
— Сообщите мне необходимые данные.
— У вас они уже есть. Посмотрите записи бесед в Лондоне.
— Я позабочусь, чтобы её вещи доставили сюда.
— Благодарю.
И все.
Хладнокровный тип, — сказал себе Баум, когда поезд уже въезжал под своды вокзала Монпарнас.
— Звонил Антуан Лашом, — сообщил Жорж Вавр, как только Баум вошел к нему. — Брызжет слюной, естественно. Созвал конференцию на три часа в министерстве.
— Кто будет?
— Он сам, Бальдини из уголовного розыска и мы. Я предложил не звать пока полицию, но Лашом неуправляем, как бешеный бык. Он хотел притащить к нам редактора "Пти галуа" и допросить. Думает, мы ещё в средневековье. Кое-как удалось хоть от одной глупости его отговорить.
— Бальдини, бедняга, вообще не в курсе.
— Честный малый.
— Ну и что? Моя консьержка тоже честная, но государственные секреты я бы ей не доверил.
Вавр грустно покачал головой:
— Придется объясняться насчет слежки за ним. Была ведь слежка?
— Ничего об этом не слыхал, — тон сказанного ясно дал понять начальнику: защищаю тебя от необходимости сознательно врать министру.
— Ладно. Разберись с этим сам. Кстати, как ты думаешь, откуда эта вонючая газетенка получила сведения?
Он приподнял двумя пальцами газету и снова уронил на стол.
— Из ДГСЕ, это их рук дело. Могу навести справки, тогда скажу точнее.
— Они целятся в Лашома.
— У министра обороны могут быть политические причины, чтобы напасть на Лашома, но что-то уж слишком грубо…
— Может, все проще. Что, если в министерстве обороны вправду верят, что Лашом — агент? При наличии такого свидетельства можно и поверить.
— Но свидетельства-то нет, — мягко возразил Баум, — Или, скажем, оно есть, но недостаточно убедительно, на его основании Лашома обвинить можно разве что в глупости.
— А сведения о решениях кабинета министров и комитета обороны?
— Они достоверны, но исходить могли от кого-то другого.
Баум уже успел потихоньку побеседовать с секретарем комитета обороны, показал ему полученные от перебежчика данные, не объясняя, откуда они взялись, и через пару дней получил подтверждение, что все сведения соответствуют действительности.
— Невозможно убедить этих политиков, чтобы они не болтали со своими женами, — сетовал секретарь.
— И с любовницами, — Баум предпочел оставить собеседника в его заблуждении.
— Это ещё хуже!
— Вот именно, — Баум позволил себе сочувственный вздох и покинул кабинет. Секретарь комитета обороны, вне всякого сомнения, передаст этот разговор начальнику канцелярии министра, тот доложит не только министру, но и директору ДГСЕ — они, как известно, приятели, однокашники, в один год закончили "Эколь нормаль суперьер". Ничего хорошего это не сулит, скорее следует ждать неприятностей, но деваться некуда.
В два тридцать Вавр и Баум отправились на площадь Бово, где располагается министерство внутренних дел, и в три уже сидели в креслах за низким круглым столом в кабинете внушительных размеров, украшенном резной мебелью, двумя бесценными гобеленами на стенах и ярким ковром обюссон на полу. Хозяин — министр Антуан Лашом, собравший у себя маленькое нестабильное общество, раздираемое ревностью и политическими дрязгами, выглядел тем не менее безупречно: светлый пиджак, бледно-желтая рубашка, галстук в золотистых тонах, седеющие волосы зачесаны назад. Перед ним лежал экземпляр "Пти галуа", длинные пальцы, украшенные двумя золотыми кольцами, барабанили по газете.
