— Похоже, придется съездить в Лондон, — сказал Баум жене. Мадам Баум не подняла глаз от своего вязания — нечто ярко-розовое предназначалось для неимущих того прихода в Версале, где она сама состояла, — только покачала головой.
— Ты слишком много работаешь. Разве нельзя послать Алламбо? Славный человек и по-английски говорит, — она снова покачала головой, — Не хочу тебя обидеть, но твой английский хромает.
— Сам знаю. Хуже того — не попаду завтра вечером на выставку кошек. Но Алламбо для этого дела не подходит. Насчет выставки — очень жалко…
Альфред Баум являлся президентом Версальского клуба любителей кошек и слыл большим знатоком длинношерстных пород. Сейчас он бережно снял с колен одну из своих собственных кошек, но на её место тут же уселась другая.
— Когда ты едешь и надолго ли?
— Завтра и, Бог даст, всего одну ночь там переночую.
Мадам Баум не спросила, зачем её мужу понадобилось в Лондон. Спицы мерно постукивали, кошки громко мурлыкали. Баум заносил загадочные пометки в маленький блокнот в зеленой обложке. Минут через десять он перечитал написанное, вырвал страничку, смял и сунул в карман. Он обычно делал записи, но не пользовался ими. Помогает запоминать — так он считал. Он расстегнул ремень на брюках и вздохнул.
— Опять изжога, — констатировала мадам Баум.
— Боюсь, что да. Таблетки что-то не помогают.
— Надо попробовать другие.
— Надо попробовать другого врача. Старик Френсис свое ремесло подзабыл, хотя в трик-трак играет отлично.
— Что-то ты беспокоишься, Альфред.
— Пока просто работы много. Настоящее беспокойство ещё предстоит.
Жена повторила, качая головой:
— Слишком ты много работаешь.
Это была постоянная её фраза, произносимая часто, но без надежды на ответ. Баум не раз думал, что если он не будет слышать этого постоянно повторяемого мягкого упрека, то сразу почувствует себя брошенным и потерянным, поэтому никогда не возражал. Вместо этого сказал только:
— Утром надо рано встать, пойду-ка я лягу. Завтра меня ждут чересчур крепкий чай и жидкий кофе — эти английские штучки.
— И туман, — добавила мадам Баум. Она читала Диккенса.
— Какого черта ему тут надо? — возмутился генеральный директор Ми5, услышав, что из Парижа в Лондон прибыл Альфред Баум, — Наши власти как будто стесняются прослыть франкофобами, отделываются своего рода requillage[3] в своих антигалльских настроениях.
— Лучше бы он таких мудреных слов не говорил, — со вздохом жаловался иной раз своей секретарше его заместитель.
— Воображает себя писателем — как бы не ту карьеру выбрал, а то бы… Так и тянет его к словотворчеству.
— Ну и язычок у вас, Агнес!
— Может, вы собственные проблемы на других переносите? — не осталась в долгу секретарша.
— Чепуха какая!
…Заместитель генерального директора сообщил шефу, что Баум накануне приезда прислал шифрованную телеграмму, в которой изложил свои пожелания.
— Ладно, держите его от меня подальше, — сказал генеральный директор, — Разберитесь с ним сами, Алек.
— Хорошо, сэр.
— Как по-вашему, надолго затянется эта история с Котовым?
— Надеюсь, ненадолго, сэр.
— И я надеюсь. Нас она вообще не касается, насколько я могу судить. Постарайтесь поскорей избавиться, не позволяйте чертовым французам втянуть нас в свои дела. Они большие склочники, эти французы. Неудивительно, что любимое слово у них — enmerdeurs[4].
Генеральный директор помолчал, повторил со вкусом: enmerdeurs.
— Его французский сленг мало того, что груб — ещё и неточен, — не раз заместитель слышал такое мнение…
Как следствие этой беседы, Альфред Баум, прибывший на Гоуэр стрит в легком плаще, не спасающем от пронизывающего ветра, дующего со стороны Юстон Род, был вежливо препровожден в пустую комнату, где ничего не было, кроме квадратного стола из серого металла и двух таких же стульев. Устало опустившись на стул, он достал сигарету, поискал глазами пепельницу и, не найдя, сунул сигарету обратно в пачку.
Баум не любил бывать в Лондоне, признавал в душе, что не жалует своих здешних коллег, и точно знал, что ночлег в дешевом отеле на Кромвел Род выбор диктовался скудостью бюджета ДСТ — не сулит радости. До Гоуэр стрит он добрался не без труда: такси поймать не сумел, в метро запутался. Он уже тосковал по знакомым четким маршрутам Парижа и Версаля, а тут ещё с ним обращаются как с подозрительным чужаком. Привели не в чей-нибудь кабинет, а в комнату для допросов. В этой клетке невозможно вести доверительную беседу, как положено коллегам: без записи, без окончательных выводов. Ничего похожего на entente cordiale
