Яхья вздохнул, как вздыхал всегда, когда его ученик задавал сложные вопросы по книгам философов Ханатты:
– Вовсе нет, о мой халиф. Он может позволять себе чувства и даже страсти. Но ты должен понимать, о сын Амира: дети Сумерек ничего не забывают. Ничего и никогда. И именно поэтому никогда ничего не прощают. Ты ведь простил ему все, что произошло между вами в те три ночи поединка?
Аммар кивнул.
– А он – нет. Он не забыл и не простил ничего. И никогда не забудет и не простит тебе своего поражения, о мой халиф. Такова его природа, природа самийа. Он будет ненавидеть тебя – всю жизнь. Как ненавидит меня – как бы горько мне от этого ни было.
– Почему?..
– Почему горько или почему ненавидит, о мой повелитель?
Не в силах ответить, халиф лишь снова замотал головой.
– Я отвечу на оба твоих вопроса, о сын Амира, – задумчиво проговорил Яхья. – Я вез его тысячу фарсахов от туманных холмов его родины до земель аш-Шарийа. И он никогда не забудет мне ни унизительной продажи, ни цепей, ни… своего камня. Я выбросил его мириль в пропасть собственной рукой и до сих пор просыпаюсь ночами от кошмарных снов, в которых нам приходится оттаскивать самийа от того обрыва, спутывать и запихивать ему в рот кляп – в горах от крика может сойти лавина. Когда мы его скрутили, он посмотрел на меня – и я так испугался, о мой халиф, что замотал ему голову плащом. Но этот взгляд мне снится до сих пор.
– А горько?..
– Оттого, что я единственный в аш-Шарийа разбираю его родной язык и знаю о его привычках и пристрастиях, а также об обычаях его племени и их преданиях едва ли не столько, сколько знает он сам. По странной прихоти судьбы, я единственный человек в аш-Шарийа, который может его понять. И я же – единственный человек, которому он скорее свернет голову, чем допустит до беседы с собой.
– Теперь допустит, – мрачно проговорил Аммар и сделал лихой глоток из чашки. – И я хочу, чтобы ты записал все, что знаешь, Яхья. Это должно сохраниться для потомков.
– Да… – усмехнулся астроном каким-то своим мыслям. – Возможно, твоему сыну будет с ним легче поладить, о мой халиф…
– Моему сыну!.. – Аммар горько рассмеялся, плеская вином на полы халата. – Воистину, Яхья, прежде чем говорить о наследнике, тебе следует вопросить звезды о его матери!..
– Думаю, что скоро я так и поступлю, о мой халиф, – тихо ответил Яхья и отпил из чаши.
Конечно, Яхья ибн Саид не стал запирать нерегиля «где-нибудь». Он почтительно отвел Тарега в самые верхние комнаты Башни Факелов – до налета сумеречников на Куртубу они принадлежали Халафу ибн Бадису, придворному астрологу Умейядов.
К чести ибн Бадиса нужно сказать, что предсказатель судеб бесчисленных сыновей, племянников, внуков, жен, наложниц, детей и младенцев Бени Умейя тайно покинул город еще два дня назад. Его хватились лишь в утро казни Джунайда: глава клана послал за своим астрологом, чтобы тот назвал ему благоприятный час для этого благочестивого действия. Следовало нанести последний удар и отделить голову вероотступника от тела в указанное светилами мгновение. Отряженные за ибн Бадисом невольники нашли две жилые комнаты на последнем этаже Факельной башни пустыми – астролог не взял с собой ни денег, ни подарков, которых накопилось прилично за годы службы, – только самые ценные книги. И как сквозь землю провалился. Абд-аль-Вахид, рассказывали, поклялся отправить прохвоста вслед за Джунайдом – однако клятву, по понятным причинам, исполнить не успел. Его тело с трудом собрали среди ковров и подушек – сумеречница отвела душу, откромсав ему даже пальцы рук.
Вообще-то под треугольной крышей высокой, мощно встающей над дворцом и городом Факельной башни помещались четыре просторные комнаты – но вход в две другие оказался замурован. Причем, судя по выцветшему и кое-где выкрошившемуся раствору в кладке, замурован давным-давно. Дворцовые рабы ничего не знали – кого только недавно купили, кто-то был слишком молод, чтобы знать старинные предания родового гнезда Умейядов.
Башня стояла на гребне холма от основания города: рассказывали, что построил ее старший сын старого Умейяда, легендарный Сахль, – тот самый, что якобы женился на женщине-сумеречнице. В сказках говорилось, что башню он построил как раз для нее: то ли чтобы запереть в ней – дабы волшебная невеста не сбежала, то ли чтобы она могла любоваться зеленой долиной и дворцовыми садами. А вот конец в сказках всегда был один и тот же: прекрасноликая аураннка тосковала по родному дому, но Сахль достал у джиннов чудесные крылья, чтобы красавица могла летать над долиной и рекой в ночи полной луны. И девица утешилась, и Сахль вошел к ней, и она родила ему чудесную девочку с такими же лунными глазами. А потом надела свои крылья и улетела по лунной дороге над темной водой – и Сахль горевал по ней все оставшиеся годы, и только прекрасное лицо дочери напоминало ему о чудесных годах, проведенных с девой Сумерек.
