Отсмеявшись и выдав каждому по апельсину, нерегиль обернулся и всмотрелся в толпу ожидающих вызова во дворец людей. Наконец он поманил к себе чавкающего спелой мякотью Зарифа и что-то сказал. Мальчишка, утираясь рукавом, помчался выполнять поручение.
…Охая и постанывая, Исхак ибн Худайр шел по неровной, изрытой копытами земле. Четыре раба-зинджа поддерживали его под локти. Наконец дойдя до ковров, на которых сидел Тарик, старый вазир, не переставая жаловаться на суставы и поясницу, уселся на подсунутые Зарифом и Самухой подушки. Потирая спину и морщась, он откинулся на заботливо поддерживаемый гулямами валик и простонал на манер приветствия:
– Ну и денек для меня! Всякая тварь радуется весне, и лишь я мучаюсь проклятой подагрой!
И принялся вытирать лоб платком, поданным маленьким черным мальчишкой. Парадная, украшенная драгоценностями и пером страуса, чалма заставляла беднягу истекать испариной, да и златотканый халат не добавлял ему радости. Постанывая, Исхак ибн Худайр в сердцах хлопнул арапчонка по курчавому затылку – чего сидишь, мол, массируй спину. Тот радостно оскалился и принялся разминать господину плечи.
– Тебе лучше не ходить сегодня во дворец, – спокойно и негромко сказал Тарик.
Ибн Худайр застыл с прижатым ко лбу платком.
– Садись на своего мула, о Исхак, и поезжай прямо в поместье. Не заворачивая домой, – нерегиль продолжал безмятежно улыбаться и смотреть на начальника тайной стражи прозрачными, как ледниковые озера, глазами.
Старый вазир опустил руку с платком, мягко отвел от плеч руки мальчишки – погоди, мол, – и тихо сказал:
– Да благословит тебя Всевышний, Тарик. Я обязан тебе.
И, подумав, сказал:
– А знаешь, Тарик, я тут подумал: а не составишь ли ты мне компанию? У меня в имении прекрасная соколиная охота.
Нерегиль покачал головой.
– В приказе было сказано – явиться в столицу, – тонко улыбнулся ибн Худайр. – Ты явился, разве нет? Про то, что тебе нельзя из столицы уехать на охоту, в приказе не сказано ничего.
Тарик рассмеялся и сказал:
– У меня будет к тебе просьба, о Исхак. Разреши мне сегодня остановиться на ночь в твоем доме в Нахийа Шафи.
– Сегодня на ночь?.. – откликнулся ибн Худайр, прищуриваясь. – Боюсь, мой друг, этой ночью мой дом тебе может уже не понадобиться.
– Это уж как судьба решит, – посерьезнев, тихо ответил Тарик.
И они, пристально посмотрев друг другу в глаза, поклонились и попрощались.
Приложив ладонь ко лбу, нерегиль посмотрел в сторону широкой ухабистой дороги, над которой в безоблачном небе четко вырисовывался зеленый купол внутренней резиденции. На дороге поднялась пыль – в ее клубах резво рысили мускулистые зинджи-носильщики, раскачивая накрытый отрезом красного шелка треугольный паланкин. Завидев цвета халифа, люди шарахались с дороги.
Мальчишки подобрались, глядя на то, как посерьезнел и выпрямился их господин. Наконец, зинджи, тяжело дыша и поводя мокрыми вороными боками, установили паланкин прямо у края ковра, на котором сидел нерегиль.
Боковая циновка откинулась, но под ней оказалась натянута прозрачная кремовая ткань. Из-под нее высунулась смуглая тонкая ручка в широком прорезном браслете – пальцы невольницы сжимали крохотный свиток, запечатанный красным халифским воском. Тарик быстро взял письмо и вскрыл его. И, не сумев сдержать вздоха облегчения, улыбнулся.
На полоске дорогой бумаги-киртас была выведена красивым каллиграфическим почерком всего одна строчка.
«Хорошо, жди меня там, где сказал, во имя Милостивого».
Дом Исхака ибн Худайра в квартале Нахийа Шафи,
вечер того же дня
Зарифу никак не удавалось справиться с любопытством, и он то и дело украдкой поглядывал на всадника, гнедого хадбана которого он вел под уздцы. На идущей среди сосен песчаной дороге стремительно темнело, и Зарифу становилось боязно: в темноте леса им могли встретиться и джинны, и разбойники – и еще неизвестно, которая из встреч была бы хуже. Он бы уже давно запалил свечу, но господин строго-настрого приказал не зажигать никакого огня по дороге. Так и сказал: встретишь, мол, человека у калитки под стеной Алой башни, той, где тропинка вся чертополохом заросла, посадишь на коня и отведешь сюда вот. В здоровенный пустой дом посреди огромного парка, где среди сосен и зарослей лещины бродили олени и косули.
