Ибн Ахмад вздохнул и сказал уклончиво:
– Старший сын Мусы аль-Кадира, молодой Ибрахим, не зря носит прозвание Ка’им – «Идущий правильным путем». Многие преданные престолу люди полагают, что с ним возродится аш-Шарийа, – и возлагают на этого юношу большие надежды. Ему удалось ускользнуть от людей главного вазира, и он собирает сторонников в своем родовом городе, Нисибине. Мы освободим его отца и братьев, ныне узников в дворцовых подземельях. И так аш-Шарийа снова обретет покой.
Тарик сморгнул снова.
И Хасан решился выразиться прямее:
– Мне очень жаль их обоих. Очень жаль, Всевышний свидетель моей печали. Но, видно, не судьба им жить долго и счастливо. Ты ведь сам все понимаешь: даже если мы пощадим госпожу и ее ребенка и отвезем их куда-нибудь в тайное место, до них все равно доберутся – ее же родичи. Умейядам нужен на троне совершеннолетний мужчина, за которым идет войско. Госпоже и ее сыну осталось жить ровно столько, сколько войску Хашайра ибн Умейя понадобится, чтобы дойти до столицы.
– Или твоему войску, – тихо откликнулся Тарик.
– Братишка, – твердо посмотрел ему в глаза Хасан, – не езди.
Нерегиль молча поклонился. Хасан ибн Ахмад кивнул в ответ, встал и вышел из комнаты.
Мадинат-аль-Заура, дворец халифов, восемь дней спустя
– А вот и не угадали, мой повелитель! Вот и не угадали!..
Женщины весело хлопали в ладоши, звеня браслетами.
Сидевший на ярко-белом песке мальчик тоже смеялся от души – игра в фияль[72] доставляла ему удовольствие. Фахр ткнул пальчиком в следующую кучку песка, под одобрительные возгласы нянек и кормилиц принялся рыться в ней – и с радостным воплем вытащил обломок стрелы.
– Угадал! Я выиграл! Я угадал!
Они сидели под огромной развесистой черешней в углу сада. Слева широкая мраморная лестница уходила к золоченым воротам во дворик Госпожи, справа зеленел стриженый лабиринт зелени. Из-за благоухающих свежестью туй слышалось журчание фонтана. От ограды текли нежные ароматы лимонной рощи.
Малыш подхватил палочку с обломанным железным наконечником, вскочил, отряхнул нарядный кафтанчик узорчатой парчи – и припустил к лестнице во Двор Госпожи:
– Мама! Мама! Я выиграл! Мама!
Всполошившись, женщины вскочили и заметались, подхватывая покрывала, – в верхнем дворе сидели посетители, и рабыням следовало закрыть лица:
– Сальма! Эй, Сальма, это мой платок! Ха, отдай, отдай, тебе не под платье!
Невольницы, хохоча до упаду, пытались поднять с ковра толстую Дунджаб-кормилицу: колыхая огромными, как арбузы, грудями, та пыхтела и отбивалась от смуглых, звенящих браслетами ручек:
– Фахр, солнце мое, куда ты так бежишь, вах, не спеши, детка!..
Разогнавшись на полированном мраморе, мальчик оскользнулся на кожаных подошвах, упал на четвереньки и с обиженным воем, теряя туфли, уехал по блестящей белой поверхности к следующему маршу ступеней.
– О Всевышний, помилуй нас, господин упал!
– Мерзавки, всех прикажу пороть, господин упал и плачет!
Охая и причитая, Дунджаб припустила к лестнице, подобно носорожихе-матери. Девушки бестолково толклись, срочно заматывая головы и лица, теряли браслеты и заколки, выпадали из расшитых золотом туфелек и прыгали на одной ножке.
Фахр продолжал реветь так, словно его растерзал тигр:
– Мама-ааааа!!!
– Вах, беда, вах, беда, вы не ушиблись, мой повелитель, а где наша ручка, а вот мы побьем, побьем нехороший пол, да, так его, так, бейте его ладошкой, мой господин, да, так!
Невольницы, щебеча и размахивая рукавами, наперебой отвлекали царственное дитя:
– Ой, гляньте, господин, какая птичка, а вот какой бархатец, хотите, сорвем цветочек, ах какой цветочек, а как пахнет!
А хитрая Азза бросилась обратно к черешневому дереву, подпрыгнула и оборвала ветку с зелеными завязями ягодок:
– А вот смотрите, господин, что есть у Аззы? Ой как интересно!
Господин перестал завывать и утер глаза роскошным шитьем рукава:
– У меня сопли!
Охая и ахая, Сальма тут же выхватила из рукава шелковый, расшитый розами платочек и вытерла хлюпающий нос, а затем и зареванное чело юного повелителя.
– А что это у тебя, Азза? – заинтересовался Фахр – и побежал в обратном направлении.
