– Где Исхак ибн Худайр?
– Увы, мы опоздали, его дворец уже опустел к тому времени, как мы прислали туда наших воинов…
– Ты так и не ответил мне, зачем нужно посадить Тарика под замок.
– А если им удастся получить одобрение маджлиса верующих, и законники провозгласят халифом сына аль-Кадира? В Нисибине собирают учителей веры со всех земель аш-Шарийа, госпожа. Увы, но титул халифа может наследоваться, а может и не перейти к твоему благородному сыну – если, конечно, законники решат, что аш-Шарийа нужен совершеннолетний защитник и предстоятель перед лицом Всевышнего. И если они так решат, то нерегиль станет нашим худшим врагом – перед ним, о светлейшая, не устоит никто. Вот почему мы покорнейше просим обезопасить себя от этого… существа. Его всегда можно выпустить, когда все… успокоится. Нерегиля следует вызвать в столицу и… препроводить в надежное место.
– Он не совершил никакого проступка… – задумчиво протянула Айша, давая свитку безвольно свернуться в трубочку.
– А я и не предлагаю его наказать, о светлейшая. Я лишь предлагаю убрать его на время – как меч в ножны.
За завесой воцарилось молчание.
Мухаммад ибн Бакийа видел, как женщина крутит между пальцами калам, то примериваясь к чернильнице, то отводя его в сторону. Вазир невольно покосился на ларец черного дерева с большой государственной печатью халифов. Ларец стоял на особом столике, который за вазиром всегда носил младший писарь.
Молчание затягивалось. Ибн Бакийа прибег к последним доводам:
– Госпожа, вы можете думать, что подобное существо обладает сердцем, но это не так. Нерегиль убивает тех, кого прикажет халиф. Если – да не попустит этого Всевышний! – его возьмет на поводок аль-Кадир, он перережет горло вашему сыну, не задумываясь. Вы не забыли, как зимой по его требованию на площадь выводили плачущих детей? Как им рубили головы? Даже палачи не могли сдержать слез! А что рассказывали о его последнем походе в степь? Он приказывал сжигать живьем матерей с младенцами! Связанных пленных расстреливали из луков, а потом поливали сырой нефтью и поджигали! Он называет это «упорядочиванием». Упорядочиванием! Он заставлял отцов смотреть на мучительную казнь детей, братьев – на то, как истязают родичей. Он называет это «принуждением к миру». Если – да не допустит этого Милостивый! – это существо возьмет столицу именем аль-Кадира, как вы думаете, как он принудит к миру и упорядочит Умейядов на этот раз? Так же, как в Исбилье, или еще страшнее? Вспомните судьбу несчастных наложниц Абд-аль-Азиза!
Да что ж такое, неужели она не понимает! Эта тварь будет рвать горло всем, до кого доберется! Аммар ибн Амир выкормил чудище – и горе тому, кто думает, что титул и власть надежно защищают его от нерегиля! В клетку его – вот самая надежная защита! Прочная стальная клетка и ошейник с печатью Дауда – вот залог безопасности Бени Умейя…
Айша тяжело вздохнула:
– Хорошо, о Абу Кузман. Я готова признать, что твоим голосом говорит разум. Эй, Утба, позови сюда моего сына.
Замотанная в яркий розовый шелк стройная фигура выскользнула из-за легкой ткани и, покачивая бедрами, направилась к золотым воротам в нижний сад. Вазир усмехнулся, провожая девушку взглядом: воистину харим покойного Аммара ибн Амира хранил в себе множество не распробованных сокровищ.
– Но учти, о Абу Кузман. Я соглашаюсь лишь с одним условием, – вдруг прозвучало из-за занавески.
Это еще что такое…
– Да, моя госпожа?..
– Никаких зверинцев. Я не позволю унижать его.
– Ох, простите, я говорил лишь метафорически, толпа переврала мои слова…
– Ты понял меня, о Абу Кузман? Никаких клеток, никаких цепей. Наденете на него Ожерелье Сумерек и отведете в Алую башню. Яхья ибн Саид позаботится о том, чтобы закрепить на ошейнике сигилу. Двери комнаты в башне пусть опечатает заранее. Прикосновение сигилы Дауда к коже… мучительно. Возможно, Тарик будет… сердит после того, как на него наденут Ожерелье. Но что бы он ни делал – никаких цепей, никаких решеток! Ты понял меня, вазир?
– Да, моя госпожа.
Ффууухх…
С дальней стороны двора, с того берега пруда донесся стук деревянных створок и счастливый вопль:
