Зариф убедительно зарыдал, замазываясь рукавом, хрюкая и обещая никогда-никогда больше…
Нерегиль осмотрел всех троих. Степняцкий пацан не получил пока ничего – ни по затылку, ни по спине, но лежал тихо, как мышь под метлой. Несмотря на незнание ашшари, он прекрасно понимал что к чему. Поглядев на склоненные бритые затылки мальчишек, господин Ястреб сказал:
– Глазеть на казнь ради развлечения – занятие для уродов. Я же хочу, чтобы вы выросли людьми.
С такими загадочными словами сейид поднялся в седло и тронулся со двора прочь. Ошеломленно переглянувшись, все трое одновременно прониклись одной и той же мыслью: у богов и ангелов – свои причуды. Но перечить им, увы, невозможно.
– Я благодарен тебе за девчонку, – Хасан кивнул смазливому мальчишке-кравчему – наливай-наливай, – и покрутил ус с довольной улыбкой. – Она хорошо согревает меня по ночам.
Тарик лишь отмахнулся – о чем, мол, разговор.
Вернувшись в Дархан после Хангайского похода, Хасан обнаружил приятный подарок: ему оставили совсем юную найманочку, дочку недавно казненного мятежного хана. Девушку отмыли, приодели, и она оказалась хоть куда: нетронутая, еще с печатью, мягкая, податливая, покладистая. Хасан стал отцом ее невинности, и девчонка привязалась к нему, как котенок. Он прозвал ее Атик – в память о невольнице-кипчачке, которая была в доме матери в дни его юности. Глядя на смугленькую, с карими миндалевидными глазами девушку, Хасан все больше проникался доводами аль-Сакати, наставлявшего в своей «Книге устроений»: ятрибку лучше всего покупать для пения, мединку – ради ее элегантности, берберку – для здорового потомства, ханаттийку – для наслаждения, а степнячку – для спокойного досуга.
Хасан отхлебнул из яшмовой ханьской чашечки и украдкой глянул на задумавшегося о чем-то своем нерегиля: так знает или нет?.. Ибн Худайр передавал свои депеши через местного начальника барида, а тот отдавал их только Хасану. А уж тот приносил новости самийа. Впрочем, кто их, сумеречников, разберет, Тарика могли извещать обо всем джинны. Но какое дело джиннам до событий в халифском дворце?..
Толстый ковер, занавешивавший деревянную решетку окна, хлопнул с порывом ветра. Крупный секущий песок, заживо снимающий кожу с лица, свистел над Мурэном. Далеко за стенами города лежало белесым, так еще и не растаявшим зеркалом льда озеро – берега Балхаша топорщились жухлыми гривками травы, редкие кустики пригибал к неплодной земле ветер. Давеча на пошедший иглами пористый лед забрела корова – да так и ушла на дно, несмотря на все усилия орущей и тянущей за веревки степняцкой рвани. Поднимаясь в комнаты к Тарику, Хасан глянул в смотревшую на северо-восток бойницу: озеро казалось серым бескрайним простором, ограниченным огоньками кочевий в черной беззвездной дали.
Нерегиль сидел, опершись щекой на руку. Золотой узорчатый браслет чуть сполз, приоткрывая запястье. Хасан поспешно отвел взгляд – ему уже приходилось видеть эти шрамы, но все равно становилось как-то не по себе. Поговаривали, что старый астролог написал целую книгу о своем путешествии на запад, и там про Тарика рассказаны такие ужасы, что не приведи Всевышний.
Самийа, прикрыв глазищи, рассеянно водил пальцем по тоненькой кромке чашечки. Она протяжно пела, отзываясь на прикосновение.
Так знает или нет?..
– Зачем ты приехал, Хасан?
Он вздрогнул – Тарик всегда нападает неожиданно, пора бы тебе это запомнить, о ибн Ахмад. От волшебного существа ничего не утаишь.
И решился:
– Я привез новости. Из столицы. Плохие новости.
Чашечка пела, лениво опущенные прозрачные веки даже не дрогнули. Так – знает?.. Впрочем, уже неважно.
– Восемь дней назад халиф Аммар ибн Амир пал от руки убийцы.
Длинные белые пальцы бережно прихватили яшмовый ободок чашки и отставили ее в сторону. Тарик вздохнул и, выпрямив спину, сел поудобнее. На фарфорово-бледном точеном лице не мелькнуло даже тени чувств.
– Ты знал.
– Восемь дней назад я увидел очень плохой сон, о Хасан, – призрачным голосом откликнулся самийа. – В нем танцевала женщина. Я кричал, но никто меня не слышал. Похоже, только я видел, что у нее в прическе не шпилька, а стилет.
