Завидев своего каида, юноши стукнули копьями в пол – так по уставу полагалось приветствовать тысячника. Саид кивнул в ответ. И посмотрел на айяра – мол, что там?
– Купца допрашивает, – мотнул патлатой головой тот.
И тут Саид почувствовал, что мелкие, уложенные лесенкой кирпичи пола пошли знойным маревом. В виски стрельнуло болью, и в голове прозвучало:
…ты думаешь о чем угодно, кроме как о деле. Пока ты не научишься дисциплине мысли, тебе каждый раз будет так же больно. Я не могу дозваться мягко, Саид, поэтому мне приходится привлекать твое бегающее, как сайгак, внимание болью. Войди. Остальные пусть ждут тебя снаружи.
Двери резко распахнулась сами собой. Тегин с Бегенчем, у которых за спиной заскрипели и треснули об стены толстые створки, вздрогнули, но держались молодцами: не оглянулись, не говоря уж о том, что не побросали копья и не побежали прочь.
Саид приказывал бить палками всех, кто никак не мог взять в толк простой вещи: господин Ястреб может приказать предмету передвинуться. А он, Саид, может приказать воину не обращать на это внимания. Распахивающиеся и закрывающиеся без помощи человеческих рук двери и окна, звучащий внутри головы мягкий вкрадчивый голос, странные звуки, доносящиеся из башни в безлунные ночи, – такова жизнь тех, кто служит господину Ястребу. И это не повод падать на колени, поминая имена Всевышнего. Или бросать оружие и расстилать молитвенный коврик, пытаясь сотворить молитву, отгоняющую нечисть. За упоминание Имени всуе господин Ястреб приказывал урезать языки. Саид, на свой страх и риск, исполнял приказ в точности, только если оплошность совершалась в присутствии сейида. Тем же, кто не справлялся с неумеренной болтливостью не на глазах у господина, он милостиво приказывал дать сто палок. За пять лет, что они провели в джунгарских степях, его тысяча научилась держать язык за зубами.
– Подойди ближе.
На полу перед блюдом с песком – сейчас оно было сплошь изрисовано и заставлено смешными песочными замками – дрожал коленопреклоненный ханец. Черная косичка колбаской лежала вдоль спины; желтые ладошки купец спрятал в длиннющие рукава зимнего ватного халата.
Приблизившись к ханьцу вплотную, Саид услышал, как у того стучат зубы. Впрочем, юноша его прекрасно понимал: детские замки на песке через некоторое время обернутся ночным штурмом и страшным пожаром, в котором будут метаться и голосить люди.
Мурэн, ставка мятежного хана Дэрбэна, сына Сенгэ, был обречен. Отца бунтовщика они выловили еще четыре года назад – после изматывающей охоты в сухих восточных степях, постепенно переходящих в каменистую охряную пустыню. Кочевники укрывали своего предводителя – несмотря на казни заложников и поголовное истребление непокорных становищ. Господин Ястреб вызвал к себе брата мятежника, Араган-хана, с младшими детьми – четверо уже находились в столице, но за два года, прошедшие со времени заключения мира с джунгарами, подросло еще несколько. Мальчика и двух девочек отправили в подвалы цитадели Фейсалы, а самийа получил косичку черных жестких волос: будучи еще детьми, братья Араган и Сенгэ обменялись прядями в знак вечной верности и ради заключения обета нерушимой дружбы.
Через месяц ханаттани удалось выследить Сенгэ-хана – заполучив волосы человека, нерегиль уже не сбивался со следа и неуклонно преследовал врага, подобно выносливой росомахе. Мятежника схватили, привезли в Дархан живым и казнили при большом стечении народа. Детей Арагана из Фейсалы отправили в столицу, а сам хан – со всеми сыновьями, женами и ближними воинами – должен был стоять и смотреть, как умирает его брат. Младших сыновей Сенгэ пощадили и отвезли в столицу – в дополнение к двоим братьям и трем сестрам, которых уже давно держали во дворах Дворца пажей, предназначавшегося для заложников. Их помиловали по малолетству и заступничеству великой госпожи. Но эта милость обернулась только худшей бедой.
Дэрбэн был в числе тех четырех мальчишек, что под стражей увезли в Мадинат-аль-Заура. В прошлом году ему исполнилось шестнадцать, и он сумел бежать из столицы в родные степи. На священной для джунгар горе Баргутай он торжественно отрекся от ашшаритской веры и поклялся отомстить за отца – и за рабство своего народа. Вокруг него сплотились десятки тысяч людей – родственники матери и все уцелевшие нойоны отца. Этой зимой пять улусов отказались выплатить дань и дать заложников, кочевники разбили два ашшаритских каравана и разграбили четыре ханьских. А самое главное, по весне джунгары напали на усадьбы в полосе ничейной земли.
