* * *
Еще не зная, что нити судьбы несчастного мальчика готовы вот-вот связаться в один узел, монах Шустер заснул в своей келье в монастыре у деревни Хайстербах в Верхней Силезии. Толпа за воротами замка все росла; к ней присоединились уже и крестьяне из отдаленных горных сел — слухи о мальчике-чудотворце в какой-то момент перешли границу, за которой искушение переходит в массовую истерию.
Он проснулся на рассвете оттого, что кто-то упорно стучал в дверь. Это был Киппенберг — он стоял в коридоре в ночной рубашке.
— Что случилось?
Аббат был мертвенно-бледен. В руках у него была свеча.
— Ради Бога, поторопитесь! Они штурмуют монастырь!
Шустер торопливо оделся, сунул четки в карман кушака и пробормотал стыдливую молитву, прося о прощении, что вынужден пропустить «Отче наш», а ведь он дал обет читать эту молитву до того, как приступает к дневным занятиям…
В помещении, где спали новообращенные, царил сплошной хаос. Полуодетые люди бегали туда и сюда в поисках своих вещей. Шустер слышал их перепуганные голоса, читающие молитвы, кто-то всхлипывал, кто-то уже плакал в голос. Вот-вот начнется паника. Он посмотрел в окно и оледенел. Там было полно людей, грязных, измученных. Обезумевшие крестьянки колотили кулаками в стены и двери.
Шустер где-то вблизи себя услышал надрывный голос аббата, пытавшегося перекричать шум:
— Где мальчик, Шустер? Мы должны спрятать его, они совершенно спятили.
— А разве он не в своей келье?
— Нет. Я послал его искать.
Из трапезной послышался ничего хорошего не предвещающий звон разбитого окна. Рев толпы сразу усилился.
— Они сейчас ворвутся сюда! — задыхаясь, воскликнул аббат. — Мальчишка их околдовал!
В углу, налево от Шустера, скорчился молодой монах, дрожа от страха и прижимая к груди распятие. Подальше, в коридоре, толпились еще несколько молодых людей с лопатами в руках — они, похоже, готовы были защищать монастырь до последнего вздоха. Но Шустер быстро сообразил, что у них были совсем иные намерения, когда один из них проревел: «Где это чертово отродье? Пора, наконец, раз и навсегда от него избавиться!»
Шустер повернулся к аббату и крикнул: — Если его не разорвут на куски крестьяне, это сделают наши братья. Надо немедленно его найти.
Шустер, сопровождаемый Киппенбергом, вышел из дортуара и направился к левому крылу здания. Начало светать; он видел, как солнце встает над меловыми горами, еще на заре творения принявшими форму дремлющих амазонок. У подножия гор колыхалась толпа. Люди были везде; они окружили все здание монастыря, колотили кулаками в двери и окна, требуя, чтобы им выдали мальчика, они выли от возбуждения, от своей нищенской жизни, рабства, унижений, от хлеба, замешенного на коре березовых побегов, непосильной возни с детьми, голода, испытаний и, главным образом, от того, что Бог в своем высокомерии никогда не прислушивался к их молитвам. И им, с горьким прозрением подумал Шустер, и в самом деле нужен был мальчик, ибо так убого было их существование, что последней надеждой их была надежда на чудотворца.
Они не нашли его в левом флигеле, не нашли и в кухне. Они прошли все подвалы, лаваторию,[5] зашли в келью, где мальчик обычно спал — безрезультатно. У аббата на лбу выступил холодный пот. Он оперся на Шустера, и, болезненно задыхаясь, прошептал.
— В капелле. Мы забыли посмотреть в капелле.
Под ничего хорошего не предвещающий аккомпанемент человеческого тарана, колотящего в ворота монастыря, они побежали вдоль длинного коридора; последний затвор плотины, подумал Шустер, если бы его не было, их беспощадно смыло бы в одно мгновение.
Они повернули за угол и оказались перед дверью, ведущей в церковный зал. Оттуда, почти не слышные из-за рева толпы, доносились звуки органа, гармонии тысячелетнего отчаяния, слезная мелодия несчастной любви…
Шустер открыл дверь. В церкви было еще темнее, чем в коридорах. Люди колотили кулаками в окна, повсюду видны были их призрачные лица с разинутыми ртами и лихорадочными глазами; они требовали, чтобы им немедленно выдали мальчика.
Они нашли его у органа, он уставился в пространство пустым взглядом, ноги его лежали на клавиатуре, и Юлиан Шустер в ту же секунду понял, что вот сейчас чудо повторится, и может повторяться вечно, что произошедшее с ним полвека назад в хижине Тихуана не было исключением, потому что он услышал в себе тихий, лишенный обертонов, загробный голос, тот самый, что преследовал его весь тот день, но только сейчас он понял, что голос этот принадлежит мальчику.
