Отец Серафим подавил желание оглянуться назад. Его обычно звонкий голос охрип. Почему крест был пустым? Только ворона облюбовала кривую перекладину, наспех прибитую к основанию гвоздями. Для кого был предназначен этот крест, символ муки и искупления грехов? Монах вздохнул. Единственная вещь, которая его искренне радовала, — это то, что в селении пока никто не заболел «красноглазкой». Чудо? Возможно, чудо… Чудо, оно среди нас, любил повторять он. Красота восхода солнца, рождение нового дня, мерцающий свет далеких звезд…
— Давайте обратим наши сердца к Господу! — продолжал он. — Вера способна творить чудеса. Но даже апостол Петр усомнился и трижды за ночь отрекся от Господа нашего. Святые вымаливали веру, но она не может войти в ожесточенные сердца! Помолимся, чтобы Создатель избавил нас от сомнений и неверия!
Он запел. И опять молитва, звучащая на арамейском языке, всколыхнула нагретый теплом летнего дня зал монастыря.
После завершения службы отец Серафим направился в свою келью. Прихожане расходились по домам. Общее ощущение гнетущей беды, ослабшее во время молитвы, возвращалось с неотвратимостью грозового фронта, спускающегося с гор. По пути его остановил молодой послушник.
— Вас дожидается какой-то человек, отче!
Исчезнувший было ледяной холодок коснулся спины.
— К-к-кто такой? — стараясь быть спокойным, спросил отец Серафим.
— Не знаю, отче. Говорит, из Москвы.
— Хорошо. Пусть заходит.
Послушник удалился, отец Серафим проводил худощавую фигурку рассеянным взглядом. Это все от бессонной ночи, подумал он. Устал. Почти ничего не ел вчера. Неожиданно он вспомнил, что не причащался сегодня. Как такое могло случиться? Он опустился на скамью, ужасная слабость сковала ноги свинцовой тяжестью. До принятия сана отец Серафим Бит-Хариби работал директором спортивной школы в Киеве, а еще раньше был спортсменом, обладателем черного пояса по тхэквондо. Он был крепким мужчиной, черноволосым, с уверенным взглядом темных глаз. Та раздражительная слабость, что охватила его, случалась с ним крайне редко. Он затруднялся вспомнить, когда болел в последний раз.
— Рад вас видеть, отец Серафим!
Монах поднял глаза, сердце затрепетало, несмотря на жару, его охватил озноб. Перед ним стоял человек из его ночного видения! Бледное лицо, крючковатый нос, мертвые глаза, смотрящие куда-то вбок.
— Ч-ч-что вы… — Священник поперхнулся, закашлялся. — Что вам нужно? Разве вы не знаете, что повсеместно введен режим изоляции?
Мужчина улыбнулся.
— Сегодня вы его нарушили, насколько мне известно.
Отец Серафим заставил себя взглянуть человеку в глаза. Обычное лицо. Увидишь на улице, не запомнишь. На грузина или ассирийца не похож, говорит по-русски, чисто, без акцента. Но почему-то у священника появилась уверенность, что при желании посетитель способен разговаривать и на грузинском языке, и на английском, и еще на множестве языков, включая арамейский язык, который монах знал в совершенстве. Почему он так решил? Интуиция. Безошибочное умение читать в сердцах людей, появляющееся у многих священнослужителей.
— Вы п-п-приехали ради того, чтобы сказать мне об этом?
— Да вы, отче, шутник! — рассмеялся мужчина. Его смех прозвучал столь неестественно, учитывая обстоятельства, и заразительно, что отец Серафим помимо воли улыбнулся. — К вам приезжают разные посетители со всех концов света! — продолжал посетитель. — А как же иначе! Монах, читающий псалмы на арамейском языке! Это так необычно в наше циничное время, когда вера и церковь проживают период забвения.
Он говорил необычным языком из прошлого времени, отметил священник. Словно учебник по литературе читаешь. И опять возникло ощущение, что при желании этот человек с невзрачной внешностью и внимательным взглядом светлых глаз способен безупречно разговаривать на молодежном сленге.
— Бывали времена и похуже… — сказал отец Серафим.
— Вы имеете в виду период советской власти и сталинизма? — охотно кивнул мужчина.
Он присел рядом, и священник ощутил какой-то знакомый запах, исходящий от него. Где-то он чувствовал нечто похожее, но не мог вспомнить, где именно и при каких обстоятельствах.
