Утянулся обоз. Ворота схлопнулись. Тогда государь крикнул во двор:
— Шуйский! Проводил купеческий обоз? Ганзу заводи! Послов! И, слышь, Шуйский? Тот под меня трон поставь, который с птицами золочёными!
Шуйский, кинувшийся было бежать, тут же остановился, услышав про трон. Потряс руками возле головы, захохотал и побежал исполнять.
Иван Васильевич, крестясь на Николая Угодника, сам себе дал обет, и шёпотом:
— Меньше пятидесяти тысяч гривен с них не возьму! Вот те крест, Никола!
* * *
Ганзейское посольство расселось по лавке, что стояла повдоль длинной, безоконной стены. Великий князь осторожно сел на старый византийский трон с павлинами. Хитрые московские кузнецы тонкими золотыми ниточками расправили птицам огромные хвосты и крылья, и так, на ниточках, те хвосты и крылья держались. Весьма почётно всё это тронное убранство гляделось со стороны послов.
Пошто ганзейские послы приехали — вестимо. Слава богу, про измену веры дочери великого князя, а ныне супруги литвинского короля Александра, разговору не будет. Не хочет Ганза знать чужих мыслей о молении разным богам. И про полный разгром питейных заведений во Пскове и в Новгороде разговора тоже не будет. Ганзейцы сами понимают — воровали. Без ведома великого князя вели торг своими хмельными напитками, а русским у себя такой торг вести запрещали. Что и есть прямое воровство... Ганзейцы, они хитрые и пока выжидают. И ясно чего выжидают — очередного удара Москвы. Куда тот удар Москва направит после полного разграбления Великого Новгорода, хотят узнать. Хорошо, успокоим, что пока по ним бить не станем.
Иван Васильевич отмахнул послам рукой — начинать. И началось! Да не про то, что надо!
— Великий князь Московский Иван Васильевич! — произнёс ганзейский посол. — Пошто смоленского воеводу Ольгерда ты обидел?
Вот тебе на! Для Ганзы тот воевода Смоленский, как для медведя — комар. На Смоленске уже давно другой литвинский воевода сидит, а про Ольгерда и думать забыли. Но ответим, как спрошено:
— Он первый напал, аки огромный волк, на мой маленький городишко Псков.
Посольская свита зашумела: Псков превосходил вчетверо Смоленск.
— Неправду говоришь, великий княже! — возвысил голос посол.
— Иди в ганзейский город Любич, там тебе подтвердят! Ганзейские полки встали в оборонь перед Псковом, когда подлый Ольгерд нападал, они и подтвердят, что я один там, без войска обретался! И даже без шелома! В одной тюбетейке! — Великий князь в бешенстве вдруг задел крыло левого павлина.
Птица скрипнула механизмом, повернула на посла голову и ту свою голову вздёрнула! И хрипнула.
Хрипнул и посол. Со страху, видать.
— Кра-кра, — повторила хрип огромная, в рост посла, золотая птица.
Со скамейки, где сидели посольские, срочно решили помочь своему послу войти в себя. Раздался голос, теряющий букву «ры»:
— Как же ты там один был, великий княже, когда там твои татагы гезали наших литвин?
— Татары — не мои, — сурово оборвал жидовского евнуха Иван Третий. — Это я татарам служу и дань даю! Они чего похотят, то и делают!
— Так, так, — торопливо согласился посол. — Но наши доглядчики видели, что татары тебе кланялись. Это как понять?
— А так и понимай. Я для рядовых воинов великого казанского хана... дай Боже ему долго жить... я там второй человек. Хоть и данник. Почему бы им, простым воинам, да мне, великому князю, не отдать поклон? Татары — люди смирные, тихие, верующие...
— Ври, да не столько! — раздалось от посольской скамьи.
— Сейчас сюда татар крикну, — ухмыльнулся великий князь. — Сам убедишься!
— Не надо татар сюда кричать! — воспротивился тут же ганзейский посол. — Так поговорим. Безоружно.
— Кра-кра-а-а-а... — снова затянула птица павлин.
Шуйский, стоявший сзади трона, дёрнул её маленько за хвост. Птица замолчала.
— Давай тогда второй вопрос! — развеселился великий князь. — Птица, вишь, недовольство показывает подлым смоленским воеводой Ольгердом!
— На Смоленской земле упокоен твой людишка Афанаська Никитин, — начал второй вопрос посол. — Нам известно, что вёз он с собой тетрадь с записями. Та тетрадь есть наш... — тут посол запутался среди русских, татарских и польских слов.
