— А ты давно ли брата своего младшего видел, а? — спросила Марфа.
— Некогда нам видеться, — мрачно отозвался Фёдор. — Я всеми днями при ополчении...
— Знаю, как ты при ополчении! — дико заорала Марфа. — Жрёте там зелье ковшами да пиво бочками. А пишете расход на мой счёт! А Мишка, брат твой подлый, сидит на монастырском подворье у Нева-реки! Как потюремщик!
* * *
Марфу-посадницу душила дикая злоба и обида не просто так. Вчерась, когда оговаривали с жидом Схарией весь ход нынешнего, наиважнейшего разговора с людьми, поддержавшими заговор противу Москвы, тот жид нечаянно проговорился, что теперь долг Марфы жидовскому кагалу в польском гетто — восемнадцать тысяч гривен, или двадцать пять тысяч рублей для ровного счёта. А потому дело с отделением Новгорода от Руси следует ускорить. В интересах самой Марфы.
Двадцать пять тысяч рублей! Город Псков построить, одеть в камень и вооружить, стоило всего пять тысяч рублей! Марфа почуяла, как кровь её отхлынула от лица, потом прямо валом бросилась назад. Посадница заорала жиду Схарии:
— Чего ты суёшься со своей мелочью ко мне в такой час?! У моего будущего мужа, князя ляхетского Манасевича, один его рыцарский замок с угодьями стоит столько да ещё полстолька! Отдам долг, не спеши!
— Да тут спешить некуда. Ибо наречённый жених твой, Манасевич, позавчера почил в бозе. Нет у тебя теперь жениха.
— Другого отыщет король Александр!
— На то время требуется, великая господарыня. — Схария собрался выйти, но у дверей повернул лицо, как бы грозя Марфе своим безмерно длинным толстым носом. — А сегодня на тайный сбор не жди своего дружка любезного, литвина Мишку Олельковича. Тот по самому рассвету, до петухов ещё, съехал из Новгорода.
— Куда съехал? — каменея сердцем, спросила Марфа.
— В город Киев. Сказал, будто там помре его старший брат Симон, что был на Киеве литвинским воеводой. Будет теперь твой Мишка искать того места. Не до игры ему теперь в твоё сватовство. И не до наших дел... — и поганый жид наконец вышел.
Марфа села на то, что подвернулось. У неё перед глазами поплыли круги, сердце заколотилось, как молот у кузнеца. В голове пошёл шум и звон. Она слабым голосом крикнула девку, чтобы несла настойку ревеня и траву зверобой на водке.
Что же ты, Марфа, а? Ещё вчера не было бы поздно собраться как бы на богомолье, а самой гнать в Москву. Там поклониться в ноги великому князю Московскому да замолить грех... Иван Третий, Васильевич, он в женских качаниях сведущ. Он бы простил... Конечно, человек с десяток новгородцев казнил бы, так ведь не тебя, не сынов твоих!
А в голове, наперекос сей здравой мысли, дрожал от ласковости и наглости голосок жида Схария: «Смотги, Магфа! Похочешь вдгуг своё слово погушить, мы тебя под землёй найдём».
* * *
Три часа потом Марфе наводили лик. Особые девки тёрли щёки Посадницы сурьмяными белилами, потом на те белила клали три капли густой мази с краской от арабов. Щёки краснели.
Перед выходом в столовую палату терема, где собралось почти сорок человек, ей почтительно доложился жид Схария, что двое только не явились. Один, купчина, сказался больным, а на самом деле всю ночь пил безбожно. А второй, настоятель старого Ильменского монастыря, взят неизвестными и увезён в сторону Москвы.
— Поспешать нам надобно, Марфа, господарыня, ох поспешать! — значительно произнёс Схария, открывая перед Марфой дверь в столовую палату. Голос его теперь был чист, светел и радостен, будто утром не он топтал самолюбие самой грозной в Новгороде бабы.
Марфа вошла в палату с улыбкой, поздоровалась, поклонилась собравшимся на три стороны. Народ поднялся со скамей, что-то прогудел в ответ. Сын её, воевода новгородский, сидел как бы сбоку, отдавая матери торцевое кресло у стола. Она заняла это кресло, оглянулась на кухонную дверь. Оттуда выглядывал повар, рекомендованный Марфе Схарией. Повар кивнул и плотно затворил двери.
— Через месяц, — сказала в лица собравшихся людей Посадница, — наши заветные мечты исполнятся. Нам надобно только укрепить душу, ибо станется между Москвой и Новгородом обязательная сеча...
Купец Ванька Коробов, москвич, женившийся на новгородке с большим приданым, шепнул своему соседу, Клёпе Шарину, тоже купцу, но ведущему дела на жидовские деньги:
