Проня Смолянов и Бусыга Колодин встали со скамеек, опустив головы. Семён Бабский буркнул что-то вроде согласия.
— Вот есть у них дело, — продолжал Иван Третий Васильевич. — Да такое, что если они его исполнят, то Псков навечно станет особым городом в Московской державе. А не сделают — не взыщите... Сами видели — татарин полмешка серебра взял и пошёл, даже не попрощался. А если каждый раз так?
— Если каждый раз так, то это не есть хорошо! — согласился магистр города Нарва. Его снова потянуло упасть. Он упал и захрапел.
— Пусть спит, ганза хренова, — поморщился Иван Третий. — Что мы приговорим, то он и подтвердит.
— А что мы ещё приговорим? — протренькал Семён Бабский.
— А что приговорим, то покаместь между нами останется.
— Э-э-э, — протянул Семён Бабский. — Оно бы лучше, чую, мне и не слышать.
— Нет, ты слушай, что тебе говорить станет великий государь всея Руси!
Книжники разом встали со скамьи, отошли к костру. Бусыга толкнул Проню, ухватил за руку, тоже потащил:
— Мы туда сходим, великий государь... за шатёр. Вино... наружу низом просится...
— Башковитые во Пскове купцы... Идите. И делайте там своё дело, пока не кликну.
За столом остались государь, псковский воевода Кресало да Семён Бабский.
— Как обещал, так и будет. Иноземных купцов изгоню, а всю торговлю хмельным зельем возьму под себя...
— Э-э-э, — тонко запротестовал Семён Бабский.
— Возьму под себя! А весь торг станут вести псковские. Надо же вам возвернуть себе те двадцать тысяч рублей... На то грамота моя есть, подпишем сегодня... Теперь вот что. Псков не трону, окромя малой части. Вечевой колокол сымете и мне поднесёте... Да мировальную грамоту подпишете, в коей навечно, под крестное целование, означите, что все псковские земли входят в Московское государство. С моим судом, с моей расправой и с моим воеводой...
— Эк! — поперхнулся Семён Бабский. — Это что же, а? Народ псковский...
— Пошёл бы ты со своим народом! — Никола Кресало грохнул Бабского промеж лопаток. — Государь сказал, и мы ему кланяемся...
Иван Васильевич глянул в синие глаза посеревшего, но мужественного и крепкого воеводы псковитян. Голосом не дрогнул, хоть весточку про судьбу свою воевода услыхал почти смертную.
— Ну, не завтра же вечевой колокол снимать станете, — проговорил великий князь. — А тогда, когда всё к тому сойдётся...
— Чёрный бор... чёрный бор со Пскова нынче брать станешь, великий государь? — спросил воевода псковский.
«Чёрный бор» — внезапный и огромный денежный налог со всех людей, от стариков до младенцев — стал собирать ещё Иван Калита, прадед Ивана Васильевича Третьего. Большие и всегда последние деньги со всего народа, бедного или богатого, шли на покрытие «чёрных дней», то ли войны, то ли морового поветрия, то ли на междоусобойную войну...
— Нынче посмотрим, — ответил Иван Третий псковскому воеводе. — Когда с Новгорода хабар[33] возьму, тогда увижу, брать с вас чёрный бор или не брать.
Воевода дёрнул кадыком, задержал дыхание, услышав от великого князя Московского татарское пограбёжное слово. Конец Господину Великому Новгороду! Лицо воеводы стало краснеть.
Хороший мужик, псковский воевода. И кличут его хорошо — Кресало! Надо ему дать путь. Москве такой воевода всегда сгодится, хоть он и из малых родов будет...
— Мы, великий государь, если нужда... с Новгородом тебе поможем! — твёрдо молвил воевода псковский. — Пушки у нас есть, огненного припаса хватит.
— Поможем, великий государь, — просипел и Семён Бабский. — Поможем всем народом! — дошло до купчины, куда дело гнётся.
