— Ерен бан гой! — Иван Третий матерился, глядючи, как под его деревянным дворцом гуляют казанские послы. — Кош бол керек! — Ругань означала, что великий московский князь сам выбирает себе дорогу.
Гонцы казанские матерность слушали и улыбались. Ругайся, не ругайся, великий князь, а в Казань всё равно поедешь, хоть спелёнутый ремнями. Татары, они потерпят, ожидаючи князя Московского, ведь на посольском дворе ежедень им резали по три барана и давали вина по полтора ведра. Ислам запрещает пить вино, однако послы теперь на походе, а не в мечети! Ислам разрешает пить вино на походе, ибо вино есть лекарство! Одно только бесило казанских послов — князь Московский велел им сдавать на его двор шкуры баранов, которых татары съедят. Те шкуры старший дьяк самолично считал. И ругался татарским похабным словом, если шкуру приносили порченую, с надрезами.
Следующим утром казанские послы уже истошно орали, требуя выдачи великого князя, но боярин Шуйский тот ор перекричал:
— Ночью забрали нашего князя люди крымские и самоходом погнали в Крым!
— А-а-а! Шайтан урус, джаман москаль баш!
— Девяносто вёрст, поди, уже от Москвы прошли по Крымскому шляху! Догоняйте! — Шуйский рассвирепел.
— Пошто же великий князь так спешно в Крым помчался? — спросил его Бусыга Колодин, подвернувшийся конюшему под руку. — Вроде не тот план имел князь.
— Тебя не спросил, ты обиделся, так? — хищно поджал губы боярин Шуйский, хлопая себя по бокам расстёгнутого по жаре тегиляя[36], ища длинный нож.
— Чего придираешься?! Пошли лучше вина налью. Вино у меня есть кизлярское, ты такого не пил!
Купцам псковским, чтобы не шастали лишний раз по Москве, великий князь выделил для проживания свою конюшенную пристройку, выгнав на лето конюхов жить на сеновал. Будто в защиту псковских купцов от московских лихих людей, а на самом деле — для полного пригляда.
Вымахнув разом оловянную кружку кизлярки — дагестанской чачи, подкрашенной кизиловой ягодой, боярин Шуйский мигом окосел. Тут к боярину и подсунулся Проня Смолянов, неожиданно проснувшийся в душной пристройке:
— Слышь, конюший боярин! А правду бают, что великий князь увёз в Крым наши деньги? Из тех, что собрали псковские люди? Аж четыре тысячи рублей увёз?
Шуйский сморгнул, повернулся к Проне, зло шепнул:
— Ты, варнак! Ты великокняжескую тайну проведал? На кол тебя... — тут он завалился на сено и захрапел.
— Увёз Иван Третий наши денежки в Крым! Взятку увёз Менгли-Гирею! — Проня ухватился за корчагу с кизляркой. — А нас с тобой, Бусыга, теперь заставят те четыре тысячи рублей где хошь там и брать! Или вон, как конюший бормотал — на колья посадят.
— Ты бы спал, а? — Бусыга уронил Проню рядом с храпящим Шуйским. — Без тебя тошно, и в голове тараканы...
* * *
Крымский хан Менгли-Гирей дождался середины месяца июня, когда подлый залив Сиваш обмелел и местами высох, и велел гнать свои стада на северный берег Азовского моря. А раз пошли на север стада, пошла туда и крымская конница.
Ногаи да калмыки сначала увидели скот и возрадовались. Их вожделение образумила боевая конница хана. Пришлось ногайским ворам и калмыцким барымтачам[37] отходить к Дону. А оттуда — карамай берши! — двигался на них русский конный отряд. Видать, передовой полк: русские всего одним отрядом не ходят! Да ещё со стягом великого московского князя!
— Алла! Алла! — заорали сотские, и орда ногайцев врезалась в орду калмыков.
Деваться некуда. Зажали кочевников крымчане да русские. Ногайцы стали, конечно, резать саблями калмыков, чтобы первыми кинуться через единственный брод за Дон.
А русские ничего, мирно проехали мимо, на речку Гайчур.
— А-а-а! Хвосты пахарей, собаки! Испугались? — орали из-за Дона ногайцы, обирая убитых калмыков.
Русские, коих оказалась всего-то сотня конников, а не войско, на дальнюю ругань не отвечали и ехали туда, где высоко на шесте колыхался на ветру вымпел ханской ставки...
