Игумен ахнул, втолкнул Проню в ворота, на малый двор, затряс его головой о поручни крыльца.
— Ты, игумен, хоть подумай, кого трясёшь, — возразил на битьё Проня Смолянов. — Я занесён в первый разряд псковских купцов самим великим князем Московским, а ты меня по холке...
Игумен быстро оглянулся и утолокал Проню в сени, а оттуда и в избу. Шикнул на какую-то бабу, что возилась с горшками. Баба спряталась за большой печкой.
— Есть у меня кабацкая водка да пиво тоже есть, бочонок. Ты чего будешь пить, купец?
— А то и это буду! — развёл губы в улыбке Проня Смолянов.
Через два мига договорились. Игумен вышел во двор к возчикам, смиренно перекрестил их, потом перекрестил камни на возах, потом и коней. Старшине возчиков передал три больших серебряных динария, полученных от Прони Смолянова. На те три динария можно было купить камня целую гору!
Старшина достал малый татарский безмен с одной чашкой, быстро взвесил деньги на безмене, куснул одну монету и махнул рукой возчикам. Те мигом подвернули передки телег, колёса задрались, телеги накренились, камень ссыпался на траву.
Игумен вернулся в избу, к столу, весёлый и довольный:
— Так ты говоришь, купец, тебе надобно два списка с тетради, написанной княжеской криптой! Да изделать те списки к воскресному дню?
— Говорю, да.
— А вдруг то не крипта, а бесовское чтение? Чтобы бесов вызывать, а?
Да, крепок станет игумен в княжьем монастыре на Голутве. Крепок и въедлив. И умён, зараза. По второму кругу хочет деньги содрать, теперь за борьбу с бесами!
— Вот тебе купеческая тетрадь. Чти сам, если разумеешь! — Проня Смолянов достал из-за пазухи тетрадь Афанасия Никитина, тайком перекрестил себя по животу, подал игумену.
Тот разложил тетрадь так, чтобы от окна падало больше света. Начал листать. Пролистнул страниц пять, захлопнул и подвинул тетрадь себе под крепкий локоть:
— Нет, купец, такую письмовину я монахам на перепись дать не могу. Они, конечно, расшили бы тетрадь на три части и за один день бы тебе переписали это изделие на две новые тетради. Но ведь бесовское там написано!
— Откель ты взял, что бесовское?
— Ну, а как же! — Игумен опять наобум открыл тетрадь Афанасия Никитина, прочитал: — «А стоит там, на площади, большой каменный Бык. Копыта у него золотые и одно поднято, будто вот-вот Бык шагнёт. И все, кто верит в Быка, те поднятое копыто целуют...» — это есть что как не языческая вера и её прославление?.. А вот тут: «Женщины, биляди аль сааби, эбле кеттык...». Э, э, погоди, это не то, это я не понимаю!
— Чего там понимать? — вздохнул Проня. — «Женщины там, значит, есть такие, что прямо сосуд мерзости и греха, а и с ними мне надобно иметь общение, ведь уже два года хожу по миру...» По-персидски здесь он пишет. Или по-арабски!
— Изыди, бестия! Персидского языка я не понимаю и всё тут!.. Ага! Вот ещё нашёл: «И в том храме молятся все, кто какой религии, им не важно. Храм так построен, что на все стороны света есть свой Бог, и нашего Бога я там возвидел и ему долгую и покаянную молитву принёс». Это как понимать? Приметил, видать, рисунок мужика с бородой и решил, что это — Христос? И в чужом храме чужому Богу принёс молитву? — Игумен захлопнул тетрадь Афанасия Никитина, треснул ею по столу и решительно спрятал под рясу, в крашенные синькой штаны. — Сам отдам послезавтра великому князю эту бесовскую писанину! И пусть он тебя хоть на кол садит, хоть в смоляном срубе жжёт! Ишь, чего на Русь приволок! А ещё купец, да, поди, православным числишься... — Игумен, правда, выпил водки две чары с небольшим довеском. Быку годовалому столько подай, он через час половину Москвы снесёт, благо она деревянная. А игумену хоть ещё наливай. Столько выхлебнул, пивом запил, но даже выю не гнул и смотрел ровно...
Да, силён поп! А ведь выручать тетрадь надобно! Предупреждал же Проню Бусыга Колодин, что не зря подлый хоромный дьяк Тугара подсунул им этого игумена. Сам хитрый дьяк положил на ту тетрадь свой острый воровской глаз! А с другой стороны, где на Москве найдёшь добрых переписчиков, как не в этом княжьем монастыре? Что делать-то?
Из-за большой русской печи вышла та баба, которую шугнул игумен, видать, стряпуха его. Ну и всё остальное прочее, бабье, при нём, видать, исполняла... Правую руку баба держала под фартуком, там что-то оттопыривалось.
