Михайло Степанович Шуйский поднялся, протянул руку. Писчий дьяк тотчас вложил ему пачку листов четвертичного размера.
— Этот займ в пятьдесят тысяч рублей, господа посольские, Московское княжество и великий государь не совершали. Это личные займы. И их надо, для доходчивости пояснения, поделить на два.
Двадцать пять тысяч рублей некий гражданин Великого Новгорода занял под скорое замужество знакомой вам Марфе Борецкой, вдове новгородского посадника. Замуж она собиралась за вашего литвинского князя Манасевича. Да тут негаданно Манасевич помре, и осталась Марфа Борецкая при большом долге её кредитору, именем Захарий Иванкович, а по-настоящему — жид Схария. А чтобы долг тот отработать, баба-дура поддалась уговорам жида и стала поднимать на Руси Великой войну противу государства и православной церкви. Войну ту мы остановили, а должок Марфы Борецкой так на ней и остался. Великий государь и наше великое княжество, повторяю, к тому долгу отношения не имеют. Частное лицо взяло деньги у частного лица... Хотите, так идите на Москву, там вам каждый встречный покажет её дом...
Поляк с длинным толстым носом вдруг спросил:
— А Захария Иванкович это может подтвердить?
— А вот это уже относится ко второй части долга, — скучно протянул боярин Шуйский. — Вторые двадцать пять тысяч рублей Захарий Иванкович, пока сидел у меня в тюремном замке... он их проел.
— За три месяца проел двадцать пять тысяч рублей? Врёшь ты, боярин! — заорал поляк.
— У тебя на руках бумаги с подписью жида Схарии. За каждый кусок хлеба там стоит его роспись...
Дьяк, что писал ход переговоров, наклонил лицо к бумаге. Это он мог хоть ногтем поставить любую подпись на любом документе. Великий государь Иван Васильевич Третий возле себя обалдуев не держал.
— Но как же так? — удивлялся поляк. — Почти по пятьсот рублей в день проедать? Короли так не едят! Желаю видеть Схарию немедленно!
— Немедленно не получится, — подпустил сожаления в голос боярин Шуйский. — Пока гонец отсюда домчит до Москвы, да пока кат Томило найдёт в Болоте нужное тебе тело, времени много уйдёт...
— Схария мёртв?
— Государственный преступник, гражданин Великого Новгорода тайным именем Схария, месяц назад казнён на Болоте. У тебя в бумагах всё есть, прочтёшь перед сном, — ответил Шуйский и сел.
— Нет, погоди! Ты что, боярин, думаешь, я поверю, что человек, а тем более такой скупец, как Схария, мог столоваться на пятьсот рублей в день? Ты украл эти деньги!
Боярин Шуйский глянул на великого государя. Иван Васильевич махнул рукой. Шуйский поднялся и веско произнёс:
— Прошу собравшихся учесть, что ел у меня в охраняемых хоромах не простой меняла, а великий человек!
— Кто? — поинтересовался Нарбутович.
— Схария был левой рукой при Навигаторе огромного, тайного и для всех европейских народов опасного ордена — Сионского Приората. Мы, конечно, от великого уважения его и кормили, как короля... А он наши счета подписывал!
Поднялся шум. Про эту организацию слышали. Поляк продрался к креслу, где заорал прямо в лицо великого государя:
— За смерть Схарии ты ответишь! После того как вернёшь нам деньги!
— Не хотите по-честному уладить спор? — спросил государь.
— Честно только крысы размножаются! — крикнул поляк.
— Это да, про крыс ты правильно сказал, — подтвердил Иван Васильевич и поднялся.
Шум прекратился.
— Послы идут к себе, там им от меня угощение будет, по итогам первого дня переговоров. Расходимся...
Посольские заторопились к выходу. С утра не ели и купить еду в Калуге негде! Хоть иди с топором на жилые дома!
Шуйский подмигнул Нарбутовичу и показал, в какую дверь ему одному пройти.
* * *
В столовой горнице калужского воеводы стоял накрытый стол. А на том столе... не хватало только что жареных соловьиных языков. Соловьи распевались во множестве клеток, висящих по стенам. Красиво распевались, заслушаешься. Но Иван Васильевич велел калужскому воеводе птичье пение остановить. Разговор предстоял непесенный.
Воевода калужский служил за столом виночерпием — разливал между тремя высокими людьми водки разные да и себя не забывал.
Иван Васильевич моргнул Михайле Степанычу Шуйскому сказать речь. Тот поднялся с серебряным ковшиком водки, пожелал здоровья пану Нарбутовичу, умнейшему человеку, и предложил с ним выпить из одного ковша — золотого, украшенного дорогими каменьями, да с картинами русских битв по ободу. Величайшая честь!
