Проня бегал вдоль отверстий в земле, шахтных ям. На три версты тянулись эти ямы. Иногда вдруг в отверстии появлялась черноволосая голова, выставляла перед собой чёрный от угля мешок. Угольные это были ямы, в них сидели китайцы и долбили чёрный камень. К такому добытчику кидалось сразу несколько людей из других караванов, они отталкивали Проню, потом и друг друга. Совали чумазому копателю две китайские металлические монеты с дыркой посередине и забирали мешок.
Бусыга заметил, что на возвышенности, напротив линии угольных ям, сидит в коляске толстый китаец и черкает у себя на бумажке. Видать, владелец этих угольных шахт считает свою мзду. За ним маялись двадцать китайских воинов, с луками, с копьями... Видать, тем, кто под землёй уголь рубит, денег достаётся только на еду. Надо думать, это рабы. Иначе зачем бы тут воинам маяться?
Подбежал Проня, выругался:
— Не подпускают меня к ямам, сволочи! И все с ножами! Давай, Тихон, налетим на них с твоими стрелками, отберём весь уголь!
— Налететь можно. — Тихон оглянулся на своих мергенов, согласившихся провожать и охранять русский караван. — Только нас здесь просто затопчут. Это паломники. Им только ихний Бог — повелитель...
— Чего делать-то? — спросил у Бусыги Проня. — Может, без угля обойдёмся?
Тихон-мерген покачал головой:
— Нам по старой дороге до города Хара-Хото идти десять дней. Да ещё через ущелье Тысячи Злых духов. Там, говорят, месяц на одном месте крутится. А месяц без огня не выживешь!
Последние слова Тихон-мерген сказал совсем зло. Он местный житель, знает, что срочно надо, а что и подождёт. И потом, у него отряд людей с оружием. Возьмут да отойдут от русских в свою сторону. Тогда ложись и помирай... Сходили в Индию, екера мара ок саны![124]
Тихон-мерген тем временем обошёл потихоньку ряд паломников, тех, кто из Китая. На Тихоне была надета русская одёжа, диковинный здесь русский боевой лук высовывался из саадака. Сапоги себе он выбрал жёлтые, с каблуками. Каблуки опоясывали серебряные шпоры с колёсиками. (Проня ещё во Пскове на спор выиграл их у польского кирасира.) Китайцы дивились воину, почтительно с ним говорили.
Что-то у Тихона сладилось. Он крикнул повелительным голосом Бусыге:
— Эй, русико кан! Неси сюда, чем звенишь!
Проня взорвался:
— Убью падлу!
Бусыга подхватил из кучи вьюков малую железную шкатулку с русским серебром, подошёл к Тихону-мергену, поклонился. Поклонился и китайцам. Протянул Тихону шкатулку с деньгами. Тот шкатулку пешком (унижение большое в тех местах!) отнёс на возвышенность к толстому китайцу, открыл пред ним. Китаец покопался в ней, взял десять рублей, гад, да два рубля серебряных кинул под ноги своим воинам. Воины бегом спустились с высотки, встали в линию возле ям и вытянули, копья вперёд.
Тихон-мерген забрал шкатулку из рук китайца и что-то прокричал теперь своим воинам. Они пошли вдоль ям, стали собирать мешки с углём. Набрали сорок мешков. Паломники, остановленные китайскими копьями, молчали, не двигались. Китаец прокричал вроде того что «хватит!». Его солдаты опустили копья и пошли назад. Возле угольных ям снова началась толчея.
Тихон-мерген и не думал отдавать Бусыге шкатулку с деньгами. Он снова стал ходить между караванными стойбищами, что-то торговал. За ним шагали его охотники. Охотники принесли так же три мешка с травой, хорошо пахнувшей, два мешка из кожи, пахнувшие неприятно, потом уже сам Тихон пригнал к стоянке двадцать овец. На спину каждой овцы был привязан небольшой тюк, будто овца — тоже вьючное животное.
— А в них что? — спросил Тихона Бусыга, удивляясь человеческой выдумке в далёких краях. Вьючные овцы! Обхохочешься!
— В тюках соль. В прокопчённых мешках масло коровье, топлёное. А тут вот трава, называется «чай». Нам есть надо! Без еды мы не дойдём до города Хара-Хото!
Проня не выдержал:
— Я что — траву должен есть? А баранов кому?
— Нас сорок человек. Двадцать баранов нам на пять дней еды. А потом будет голод. Тихий, обычный в этой стране голод.
— Похудеешь, Проня, жена не узнает тебя худого!
— Плохо шутишь, Бусыга. Не дойду я до жены! И ты не дойдёшь! Пропали мы здесь, в Китае чёртовом. Нет, ну надо же было послушаться помирающего, обморочного человека, а? Он бредит, а мы уши развесили! Ну, Афанаська, ну, Никитин, вот так соврал! — Проню начало колотить что-то вроде озноба.
