— У меня золото и бриллианты. А вы мне тут... завидуйте!
Кат Томила вдруг зарычал, аки лев, схватил Схарию за плечи, поставил на край плота и поддал ему ногой. Тело плюхнулось в густую жижу. С того берега грозно выкрикнул Бешбалда:
— Пошто так? Ведь не выплывет!
Схария выплыл. Над водой показалась его голова, он отплёвывался, дёргался, крутил шеей.
Сажание в воду по старому русскому обычаю считалось такой же щадящей казнью, как и сажание на кол. И медленно сползая по смазанному свиным салом колу, и стоя по горло в воде, полной пиявок, казнимый мог прожить ещё сутки, а то и поболее. Мог и с родными поговорить, высказать последнюю волю, раздать завещание. Мог и выпить, если приспичит. Палаческий расчёт был в том, чтобы из воды торчала токмо голова казнимого — когда руки и ноги крепко связаны, долго не простоишь: пиявки кровь отсосут, и всё — утоп. Сам утоп, никто тебе на башку не давил. Хорошее, доброе общественное наказание!
Между тем гридни выволокли из чёрной повозки Мойшу из Пизы. Тот веретеном вертелся, старался выскользнуть. Когда не получилось, начал орать:
— Царь, а царь! А твой Мишка Шуйский вор! За три бочонка золота тебя продал! Хотел с тем золотом уйти в Польшу и оттуда тебя воевать!
— Царём обозвал, молодец! — похвалил купца великий государь. — А и правда, Шуйский, три бочонка с золотом где?
А гридни Шуйского, одетые в азямы родовых цветов великого боярина уже тащили на носилках три бочонка с золотом и поставили те носилки под ноги коня великого государя.
— Один бочонок откатите под коня великого боярина Шуйского! — велел гридням государь.
Бочонок с золотом откатили Шуйскому.
Иван Васильевич глянул на солнце, солнце стояло высоко. Отмахнул рукой. Мойшу из Пизы связали как положено и столкнули в Болото в трёх шагах от Схарии. Он тоже вынырнул и, отплевавшись зелёной тиной, снова принялся орать, теперь уже откровенные непотребства.
Кат Томила глянул на государя, шевельнул своим страшным кнутом. Иван Васильевич помотал палачу пальцем:
— Пусть орёт. Давай дальше.
Выволокли Зуду Пальцева. Он откровенно плакал.
— Парень с дуру мимо жизни пошёл, — повернулся к великому государю боярин Шуйский. — Разреши, я тут сам...
Государь кивнул. Народ уже начал расходиться от Болота, интересного осталось мало.
Пока кат волок перевязанного Зуду Пальцева к помосту, подъехал и Шуйский. Голова несчастного русского иудея оказалась на уровне конских стремян. Шуйский наклонился к парню, размазывавшему сопли по щекам.
— Стыдно тебе? — спросил боярин Шуйский.
— Стыдно, — сознался Зуда Пальцев. — Мне бы сейчас бежать куда подалее, я бы святую жизнь начал...
— Не начнёшь, — уверенно ответил Шуйский. — С такой душой лучше сразу уйти куда надо. — Он махнул правой рукой, в ней сверкнула сабля, и голова Зуды Пальцева грохнулась на помост.
Один из подручных ката Томилы пинком столкнул голову в болотистую жижу, другие два поволокли безголовое тело по плотам и бросили его между Схарией и Мойшей.
По знаку великого государя рейтары начали расширять квадрат возле Болота, вытесняя москвичей: всё, можно идти по домам.
Гридни Шуйского в это время вытащили скукожившегося немца или дана, что-то лопочущего на своём языке.
— А этого... этого отпускайте, — велел Иван Васильевич. — Пусть едет в город Рим, к ихнему папе, и пусть там всё, что видел, расскажет без утайки. Про дела жидовские и про их конец весёлый... Радагор, переведи да обеспечь... — Великий государь тронул своего битюга.
Матёрый огромный конь, балуясь от долгого стояния, так толкнул головой коня Шуйского, что тот едва устоял на ногах. Кони заржали и затеяли драться.
— Этого ещё тут не хватало! — Иван Васильевич перетянул своего битюга плёткой, за одним махом попал и по спине боярина Шуйского и, кусая губы в бешенстве, тяжело поскакал за коляской Софьи Византийской.
Берега Болота уже опустели, только посередине гнилой лужи торчали две живые головы, отчаянно ругавшие друг друга.
Радагор подозвал бессловесного немчина, сунул ему узду коня, за которым на привязи шёл запасной конь, потом вложил в дрожащие руки свёрнутые охранные грамоты, кошель с мелкими деньгами и на датском языке объяснил, куда ему надлежит ехать. Немчин всё кивал и кивал головой.
