Янтарная сакма - страница 149
Мудрец-китаец, совсем седой и малоподвижный, приехавший вместе с католическим пастором и до сих пор молчавший, в самый разгар словесной перепалки вдруг шевельнулся и показал, что ему надо бы отойти. Проня поддержал старика, провёл его за колодец, за низкую стенку. Старик облегчился, ясными синими глазами впился в синие же глаза Прони и тихо спросил на татарском языке:
— Син мэне аннысан?[115]
У Прони будто щёлкнуло в левом ухе. Он тут же ответил, а что ответил и сам не знал. Но ответил, видать, правильно, ибо много ездил там, где татарский язык имеет силу:
— Ин сэннэ анным, якши тугель…[116]
И пошли они перекидываться словами, из которых в голову Прони ясно попало только то, что тот католический поп — самый главный католик в столице Поднебесной. И всем истинным китайским мудрецам и чиновным людям надоел до колик в животе. Но католик сумел добиться у командующего Западной армией Империи, чтобы товар у русских купцов отобрать — в пользу миссии католической церкви в Китае, а самих купцов — утопить.
— Ну, тогда ему хана! — сообщил китайцу ошарашенный Проня и чиркнул себя большим пальцем по горлу. Но то, что сообщил китайский мудрец, стоило денег. — Ты меня обрадовал, — похвалил китайца Проня. — Теперь я должен тебе бакшиш[117].
— Нет, ты мне должен немного воска. Я знаю волшебный русский воск. Он даст мне силу благочестиво умереть.
Проня кивнул, и они отправились к месту переговоров. Проне никак нельзя было сказать Книжнику по-русски, что их в скором времени ожидает большой грабёж и погибель: тот католический поп русский язык, подлец, знал.
А переговорщики спорили уже до крика. Визжал католик, требовал гнать русский караван в город Хами, вглубь Китая, чтобы за Великой стеной, не спеша, прочитать документы русского государя, да со всей великой почестью отказать ему в праве на продвижение русских купцов через Китай в Индию или куда бы то ни было.
— Ты попроси этого милостивого китайского господина распорядиться, чтобы его отряд пошёл бы отсюдова, — шепнул Проня Книжнику. — Чего им на жаре стоять? Пусть идут к себе в лагерь. Холодной воды попьют.
— А что, Проня, не боишься ты в Аду греть своё гузно на горячей сковородке? — удивился Книжник, уже догадываясь, о чём Проня тихо шептался со старым китайцем.
— Не боюсь.
Караван-баши быстро перевёл контайше просьбу русских купцов. С одной стороны, просьба, конечно, наглая: не пришлым купцам командовать чужими войсками. А с другой стороны, китайские воины уже полдня стоят, им надо дать надлежащий отдых, им попить охота, да и поесть тоже.
Контайша прокричал приказ гонцам, сидящим у ворот города. Те с радостью сорвались и побежали к военному отряду. Скоро там затренькали бамбуковые доспехи, пятисотенный отряд вытянулся и двинулся от крепости на восток, в свой лагерь.
Бео Гург повернулся всем телом в сторону католического пастора. Тот, вытянув шею, наблюдал, как ровно уходят от города по выжженной равнине китайские воины. Потом католик заорал на контайшу ругательно.
Тогда Бео Гург проговорил тёмным голосом:
— Ты бы, ксендзово отродье, отошёл от нас, а? Я желаю тайно говорить с многомудрым властелином территории Лоу Гань.
Старый китаец, давший хороший совет Проне, тотчас отодвинулся, присел на солнечной стороне городской стены. Хоть весна уже показала людям свою тёплую радость, и трава позеленила почву, а всё же солнце лишь светило, но грело плохо...
Проня новгородским воровским приёмом рванул вниз сутану на католическом попе, да так, что она спутала его руки. Католик завизжал. Контайша отвернулся. Проня донёс клятого выжигу до колодца, сунул его головой вниз. И держал так, пока ноги святого отца, противника деяний русского купечества на пути в Индию, перестали дёргаться. Тогда Проня вывалил тело из колодца. При молчаливом согласии своих товарищей, он принёс початую баклагу с чачей и той чачей смочил халат противника православной веры, а потом влил ему в горло сколько вошло. Баклагу купец сунул в глубокий карман рваной сутаны и положил «утонувшего пьяницу» под навес.
