— Эх! — Схария схватился за голову, упал на скамейку, покрутился на ней, снова вскочил.
— Вот то золото, — стал бубнить Иван Васильевич, — которое под Воробьёвыми горами, я отдам лично тебе. Ты потом им сам распоряжайся. Если желаешь, отдай своим однокровникам. Только память моего ближнего родственника, Дмитрия Донского, ради бога, не марай. Он ваше золото у Мамая забрал не пограбёжным обычаем, а по праву военной добычи... Меня же ты станешь выкупать тем золотом, на которое тебе укажет архимандрит московский, настоятель Успенского собора. К нему придёшь и скажешь: «Ихь бин кара шошка»[92]. И сразу не из земли золото получишь, а чистое, даже помытое.
— Это что, пароль такой? Чей язык?
— Древний язык... Но ведь и я не понимаю, на каком ты языке говоришь. «Пароль... пароль»... Значит, золото возьмёшь, там будет пудов сто...
Схария посмотрел на Ивана Васильевича, как чумной на мужиков с крючьями: сейчас крючья воткнут и поволокут в яму. Сглотнул, но спросил:
— Ты, Иван, может, головой тронулся? Какие на Руси сто пудов золота, а?
— А такие. Это наша, личная и тайная, великих князей Московских, казна. Хватит тебе ста пудов? За мою жизнь?
Схария уже и думать позабыл, что его пора бы уже и выпустить. Заходил по горнице, стал считать:
— Не хватит, Иван! Не хватит! Гляди: ты за последние два года наделал займов в Европе на целых двести пудов. Значит, давай ещё мне два схрона открывай! Этот, что в Успенском соборе, я отдам за твою жизнь, а два других пойдут на возмещение твоих займов! Только вот что я сам получу за заботу о тебе?
— А чего это ты так разорался про мои займы в Европе? Я их не делал, моей подписи там нет. Там подпись Соправителя моего, его пальчика махонький отпечаток. Отрубят мне башку, так пусть Европа с моего Соправителя денег требует!
Схария после тех слов лицом потёк:
— Вот оно как? Обманул ты, получается, своих кредиторов?
— Почему обманул? Я тут ни при чём! Ты-то почему страдаешь от того, кто совершил московские займы? Не твои ли там деньги?
Тут Схария заорал, брызгая слюной от полного возбуждения:
— Это наши деньги! Не короля Венгрии, не венецианских банкиров, не австрийских королей! Наши деньги Москва занимала! И они должны быть нам возвращены! Иначе Европа станет воевать твою Русь до скончания веков!
Иван Васильевич отуманился взором. Схария продолжал орать:
— Ни один король в Европе без разрешения из нашего кошля и медяка не вынет! Понял?
— Понял. — Иван Васильевич поднялся со стула, закряхтел, положил обе руки на поясницу. Скривил лицо: — То я сейчас понял, что за те займы, что брала Ленка-молдаванка, заберёт Европа всю мною собранную во трудах тяжких и праведных московскую землю...
— Враньё всё про займы Ленки и её младенца. По бумагам это проведено грамотно, не подкопаешься. Но мы и копаться не станем. Придём и всё заберём! Правда, Соправителю твоему и денег малость оставим, и Московской землицы...
Иван Васильевич даже лицом посерел:
— Ты, Схария, всё время говоришь: «Мы, наш, наше», а чьё это — «наше»? Вот я раз кому говорю — «моё», значит, это — всех русских земель. А твоё «наше» — чьи земли?
Схария торжественно прошёл туда-назад мимо Ивана Васильевича:
— А нет у нас земель! Мы везде и нигде! Нет у нас князей и королей, мы сами себе короли. Мы берём всё, что нам надо, но никогда нигде и не перед кем за это не отвечаем! И никаких документов не оставляем. Подписи ставят наши куклы — короли да князья. Они же казнят того, кого мы укажем, войну объявляют, своих дочерей замуж выдают... Всё только по устному слову нашему! Так будет всегда везде и впредь! Случись чего, тех королей и осудят. Вот!
— О! — восхитился Иван Васильевич. — Вот это да! Это и есть власть! Не чета моей! А скажи мне, мудрый и великий Схария, Папа Римский, наместник Бога на Земле, он тоже выполняет ваши команды?
— А то как же! Не выполнит — помрёт.
Иван Васильевич соскочил со стула, забегал по горнице:
— А скажи мне, Схария, вот что... Нет, не буду... Боюсь сглазить!
— Помни о восходе солнца, Иван, которого ты не увидишь! Говори последнее слово, где спрятана казна!
Иван Васильевич подскочил к Схарии, ухватился за его тощие плечи, потряс:
