— Часто, — задумчиво ответил Фредерик.
— А как часто случаются неурожаи?
— Еще чаще.
— Ну вот, уже две причины попытать счастья в других краях, — закончил свою речь агитатор и растянулся на постели Фредерика, но вскоре перевернул свое расплывшееся тело на бок.
— Вы, надеюсь, не против, что я сегодня посплю на вашей кровати. У меня ужасно болят кости.
Наверное, Фредерик возразил бы наглецу и выгнал бы его, если б не был так впечатлен его рассказом. У него закружилась голова от множества мыслей, которые занимали его всю ночь. Он лег на пол и пролежал так до рассвета. Прежде чем гость с трудом натянул его старые башмаки и скрылся по направлению к Дьёзу, Фредерик принял решение.
* * *
Как Фредерик добрался до Ульма, мне неизвестно, дед не уделял внимания сему обстоятельству и перескакивал эту часть рассказа. Может быть, Фредерик продал своих овец, свинью и даже дом, прежде чем двинулся в сторону Сарребурга, чтобы потом пересечь Вогезские горы.
Однако куда вероятнее, что он просто исчез под покровом ночи, чтобы избежать давления со стороны французских властей. Он присоединился к людям, идущим в том же направлении из Меца, Нанси и деревень, о которых он никогда не слыхал. Фредерик переправился через Рейн, вскоре поток переселенцев увеличился, в него влились трирцы, баденцы и люди из Пфальца, все они тоже направлялись на восток.
Многие путники шли босиком или в худых башмаках, шагали рядом с телегами, на которых изредка находилось место беременным женщинам, старикам и малым детям. Но даже если перед отправлением обувь была как следует залатана, к концу пути от нее все равно мало что оставалось. Тогда по дорогам шагало множество ног. Множество исхудавших тел.
Как бы то ни было, по словам деда, примерно через полгода Фредерик оказался в Ульме, неподалеку от крепостной стены, там, где река Блау впадает в Дунай. Перочинным ножиком он ковырял какую-то деревяшку и растерянно глазел на воду.
По прибытии в Ульм он первым делом разыскал корабельщиков, которые каждый вечер собирались в рыбацком квартале, и справился, как продолжить путь по Дунаю. Один из них только что вернулся из Вены, где продал свое судно, так как не мог плыть на нем обратно, против течения. Корабельщики ждали новых пассажиров, желающих отправиться в Банат. Таких хватало с избытком, ведь каждый день в Ульм прибывало по сорок-пятьдесят переселенцев — гораздо больше, чем могли уплыть. Но поскольку в реке уже поднялась вода, да еще плоты не поспевали строить, а многие из построенных разбивались о скалы или тонули в стремнинах, корабельщики тоже осторожничали. В таких условиях отплытия приходилось ждать неделями.
Лишь немногие переселенцы могли позволить себе платить за постой, поэтому улицы города были забиты спящими или дремлющими людьми, они сидели рядом со своими припасами и пожитками, которые подчас умещались в одном узелке.
У Фредерика были и другие заботы, ведь посланник не сообщил ему, что переселенец должен быть женат. Начиная с Регенсбурга, самое позднее — с Энгельхартсцеля[22], в Австрийскую монархию пропускали только женатых людей. Но где за столь короткий срок найти женщину, готовую выйти за него замуж, если уж за столько лет ни одна не пошла? Да к тому же не любую незамужнюю, а такую, чтоб согласилась ради их счастья на востоке закрыть не один, а оба глаза. Фредерик боялся, что его путешествие закончится, так и не успев как следует начаться.
В первые дни в Ульме он видел, как на одном непросмоленном, наскоро сколоченном плоту помещалось порой до восьмидесяти человек. В середину сгружали косы, пилы, топоры, котлы, матрасы и прочий скарб, на борт брали и клетки с курами, и овец, и свиней — животных, конечно, привязывали, но их едва ли удавалось успокоить. В последнюю очередь складывали провизию, какую могли себе позволить пассажиры, — в основном лишь немного сухарей.
Некоторые плоты доплывали до цели, другие, по слухам, тонули. И все-таки как же Фредерик хотел уплыть с ними, ведь перспектива вернуться назад и опять гоняться за жалким цыганьем была не очень-то радужной по сравнению с обещанным счастьем. Иногда, борясь с голодом, он вспоминал о проклятии той цыганки, но лишь мельком, как о пустячном случае.
