Галич:… Вся моя жизнь здесь, вся моя работа здесь — она направлена на то, чтобы не отрываться от родных, от близких, от родного языка, от интересов наших сегодняшних, завтрашних, главным образом даже, пожалуй, завтрашних, вот во имя этих завтрашних интересов, во имя нашей продолжающейся борьбы со страхом, потому что я думаю, в меру своих способностей каждый из нас, я говорю о тех людях… оказались за бортом Союза советских писателей или Союза советских композиторов или художников и так далее, каждый из нас вносил свою лепту в борьбу со страхом, со страхом в человеческих душах, с уничтожением этого страха…
Зотова: Галич там — это было одно, он был запрещенный, он был гонимый, он был инакомыслящий, и вот теперь Галич свободный в свободном мире… Как вы воспринимаете вашу новую роль?
Галич:…У меня очень странное в этом смысле впечатление. Мне кажется, что если там — на родине, дома — меня хотели слушать почти все, вплоть даже до тех, кто был со мной не согласен или делал вид, что не согласен со мной, то здесь меня хочет слушать значительно меньшее количество народу, чем там. Но я думаю, что ведь и там нас начали слушать не сразу. И там мы постепенно завоевывали своего слушателя, своего читателя. Я думаю, что, вероятно, одна из важнейших задач здесь — это завоевать аудиторию, хотя бы даже иноговорящую, но завоевать ее… попытаться заставить-слушать себя. Я много раз говорил об этом, что мы никого не собираемся ни в чем убеждать, мы просто просим прислушаться к нашему опыту, мы рассказываем о том, как мы там жили, и вот делайте выводы из этого, из наших рассказов…
Обзор культурной жизни
Беседа с Александром Галичем
21 июня 75
…Историю моего путешествия в Америку можно было бы назвать, пожалуй, «историей моих изумлений». Потому что изумления меня преследовали во время всего моего путешествия, во время всего моего пребывания в этой стране…
…Надо сказать, что путешествие было не слишком легким… Мы попали в довольно сильный шторм над Атлантикой — нас очень мотало, и надпись, световая надпись, световое табло «Fasten your seatbelts» не гасло ни на одну секунду. И несмотря на то, что нам показывали фильмы по дороге, какую-то абсолютно идиотскую картину… Кстати, она очень напомнила мне один из моих собственных идиотских фильмов под названием «Государственный преступник», — вот это было нечто вроде такого «Государственного преступника» — но летели мы тяжело.
А пилоты на этих американских линиях, они, как свойственно всем американцам., любят острить. Поэтому наш пилот непрерывно острил… сначала он сообщил нам, леди и джентльмены, у меня для вас очень печальное известие… Некоторые люди попадали в инфаркты, некоторые удержались от этого на самом краю, так сказать, гибели… Но пилот сообщил: «… Дело в том, что у нас кончается тоник, и джин придется пить либо с водой, либо с содовой…»
… В конце концов… тот же пилот — начальник нашего корабля (чив) сообщил все с тем же своим англосаксонским юмором: «Просвета я не вижу, но все-таки пора уже садиться, мы уже и так опаздываем на два часа, и вот, если Бог нам поможет, то мы постараемся как-нибудь сесть…»
…Действительно, минут через двадцать в проливном дожде и тумане мы сели на аэродроме Кеннеди в Нью-Йорке, в Соединенных Штатах Америки.
…Под проливным дождем мы добежали до машины и поехали в Нью-Йорк. Я должен сказать, что я сидел в машине и почти не разговаривал с друзьями, которых я давно не видел — я все смотрел в окно и ждал, когда, наконец, начнется этот знаменитый Нью-Йорк, этот город «желтого дьявола», этот ошеломительный город, в котором ни днем, ни ночью нельзя уснуть, в котором гремят джаз-банды и безработные валяются на тротуарах, а богачи разъезжают в каких-то невероятных лимузинах…
Мы все ехали и ехали, пока я, наконец, робко не спросил: «А где же, собственно, Нью-Йорк, когда мы попадем в Нью-Йорк?»
И мне друзья сказали: «Как, мы давно уже едем по Нью-Йорку, мы сейчас проезжаем район Квинс — это очень большой район Нью-Йорка». «Да где же, собственно, Нью-Йорк? Там какие-то стоят домики, окруженные лесом…». «Вот это и есть Нью-Йорк. А ты, очевидно, ждешь Манхэттен? Ну, Манхэттен — это одна часть только Нью-Йорка, это только средняя его часть, это остров, на котором расположены все небоскребы, а вся остальная часть Нью-Йорка… самые знаменитые его и самые большие районы, такие, как вот район Квинс… они такие… одноэтажные».
