— Спасибо, ба. Что б мы без тебя делали?..
— С голоду померли бы точно, — покачала головой бабушка.
Татьяна намазала повидло на пирожок с картошкой и грибами, чем нанесла удар бабушкиным понятиям о сочетаемости видов пищи.
— Ну, ты даёшь! — поразилась та. — Как так можно есть, не понимаю…
— Ба, фшё ошень фкушно, — пробормотала Татьяна с набитым ртом. — Шпашыбо ышо раж.
— Ну, хоть так поешь, — вздохнула бабушка, сдаваясь. — А то носишься, как веник с пропеллером, вся еда — на бегу… Разве так можно! Желудок себе смолоду испортишь только…
Тинка уже закончила свои уроки и что-то самозабвенно слушала в наушниках, прикрыв глаза. Её мохнатые ресницы трепетали, губы вздрагивали, а истаявшая, худая рука дирижировала в воздухе. Что там у неё звучало? Конечно, классика, что же ещё! Татьяна заглянула в монитор компьютера: Вивальди. Музыкальная память у сестрёнки была феноменальная, а жажда познаний в этой области — ненасытная.
Татьяна хотела удалиться на цыпочках, но Тинка заметила её и сдвинула наушники с одного уха. По её взгляду, постепенно приобретавшему осмысленное выражение, было видно, как она возвращается с небес на землю.
— Сегодня было первое занятие с Любовью Васильевной, — сообщила она.
— И как всё прошло? — Татьяна присела на корточки рядом с сестрёнкой.
— Здорово, — серьёзно, с жаркими огоньками во взгляде, ответила та. — Это совсем не то, что заниматься самой. У меня эмоции через край хлещут… Я могу расчувствоваться и зареветь. С этим надо бороться.
— А почему ты ревёшь? — Татьяна коснулась подбородком перекошенного плечика, ткнулась носом в щёку Тинки.
Та ответила только одним словом:
— Музыка…
Гораздо больше сказали её глаза, в которых и сейчас плавала влажная пелена.
По дороге в студию Татьяна присела на скамейку в парке: её вдруг накрыло беспросветное отчаяние. Душа выла волком. Дети катались на каруселях, майская суета порхала в воздухе на легкомысленных крылышках, но перед глазами Татьяны встала укрытая венками могила, а на памятнике — Тинкино личико…
Ноутбук — на колени, наушники — в уши. Пальцы забегали по клавиатуре.
«Привет… Прости, у меня настроение дурацкое, хочется выговориться. Я боюсь, что мы не успеем собрать деньги. Когда родители были живы, они чего только не делали… Чего только не было! Бесконечные больницы, обивание порогов. Бесплатную операцию не получилось выхлопотать. А потом отец устал. Ушёл к другой женщине — беспроблемной. Маму это предательство подкосило. Её не стало… А потом и отец умер. И сейчас вот я бьюсь… Но даже если я буду работать двадцать четыре часа в сутки, мне не заработать столько… Извини, ни к чему тебе мои проблемы…»
Щелчок клавиши — и недописанное сообщение отправилось в корзину. В самом деле, к чему подруге по переписке её заботы? Да и собирать деньги «всем миром» можно годами, а состояние здоровья сестрёнки требовало немедленных действий.
Среди парковой суеты субботнего дня Татьяна искала в интернете информацию о потребительских кредитах. И, контрастируя с прозаичностью этого поиска, в наушниках фоном звучал Тинкин божественный голос — запись «Una furtiva lagrima» в её исполнении. Любительский микрофон не передавал в полной мере всей его пронзительно-грустной (предсмертной?) красоты, но никакие недостатки домашней аппаратуры не были над ним властны. Он побеждал их. Глаза оставались сухими, но душа всё так же выла волком.
А на скамейке неподалёку сидела её брюнетка из комикса. Живая, с тронутыми ветром длинными и тяжёлыми прядями каштановых волос и изящными, тонкими щиколотками. Та — и одновременно не та. Рисованная брюнетка была гораздо «фигуристее», с соблазнительными изгибами, а эта — астенически-хрупкая, напряжённая, с застывшей в тёмных глазах тревогой. Тоже, наверно, постоянно забывала поесть…
— Мама, я кушать хочу! Можно мне бутербродик?
А вот и ещё одно отличие героини от прототипа. Оно подбежало к незнакомке, оставив свои цветные мелки на асфальте, и та зашуршала пакетом, доставая еду. На скамейке рядом стоял блестящий термос из нержавейки. Незнакомка держала на коленях блокнот, а в длинных нервных пальцах вертела карандаш.
