Сегодня иду во французскую миссию. Илья в Вильно.
На новой квартире. Дом строили бабы, мужчины — воюют. Нужно много сделать. Разобрать книги, письма, рукописи.
Среди Бориных бумаг, случайно не сожженных Настей, я нашла письмо Бори первой его жене — Ирине Смирновой. Он рассказывал мне, как, женившись на этой балерине, размечтался о семейной жизни, о путешествиях с Ириной. Они прожили вместе месяца три. Она перевезла в его комнату свой шкаф, который забрала, когда они разошлись. Из его осторожных вопросов я поняла, как он боялся, что я не выдержу испытания путешествиями.
Почему-то я не ревновала его к Арише, хотя знала, что она красивая и Боря продолжает с нею видеться. От Бори я узнала, что Ариша вышла замуж за К. С., родила мальчика, который болел и вскоре умер. Боря его хоронил. За крошечным гробиком шел один Боря. Мальчик никому не был нужен, а бедный «жираф» его жалел. Борина доброта и благородство меня всегда поражали.
Привожу это письмо, которое, судя по всему, не было отправлено. Мне кажется, что оно очень характерно для Бори.
«Странные знакомые учителя Шемякина
Учитель жил у птичьего базара, возле темной персидской чайханы…
Я написал это потому, что ты могла поглядеть на заглавие. Милая и любимая, лучшая из верблюжьих колючек. Совершилась ужасная вещь. Мне больно писать тебе это письмо. Я разрушаю свое счастье, которым я так гордился. Сегодня утром оно казалось совсем прочным. Так вот зачем я затащил тебя в Ташкент и мечтал показать тебе Среднюю Азию. Она встретила нас, ощетинившись — морозами, метелями. Нас не приняли гостиницы, перед нашим приездом воды прорвали плотины. День нашего приезда оказался 13 число и понедельник. Ариша — так вот в чем дело. Я все стараюсь оттянуть болтовней эти слова. Вот — весь этот зловещий набор примет предвещал мне, оказывается, только то, что по дороге на почту я остановлюсь возле фонаря и прочту твое письмо к К. С. Вот, мышонок, произошла банальная коллизия. Мне казалось, что я никогда, ни за что не обману тебя, и я знаю, что больше не обману, но, подходя к почтамту, я остановился и вытащил твое письмо из конверта. Прочти дальше. Я пошел купить хлеб и не знал, что делать. Вот, выяснилось. Вы хотите стать любовницей К. С. Вы все время со мной вспоминаете его, и он Вам вдвойне близок.
Вы не вышли замуж за него, чтобы не испортить ему жизнь, и даже жалкая слава называться Иудой в очках выпала ему, а не мне, Ариша моя, я хорошо знаю, на что иду в этом письме, может быть, я никогда уже не смогу написать „моя“.
Мне очень плохо, хотя я и становлюсь на беллетристические ходули. Все это старо, как жизнь, и очень смешно, что каждому из нас приходится повторять все с начала. Ты, наверное, будешь возмущена, перестанешь со мной говорить или, наоборот, скажешь, что теперь все кончено, что мне больше не веришь, что единственное, что у тебя было ко мне, это доверие.
Иришка, ты дала мне письмо, оно было к Семину, оно было почти не заклеено, только самым кончиком. После я раскрыл и другие письма, но не стал их читать, мне, правда, было очень плохо; мне плохо и трудно сейчас. Потом я заклеил письма и отправил их. Подумаем о том, как нам быть. Я тебя люблю, и ничего не изменилось у меня, но, может быть, изменится у тебя. Обманывать тебя и заставлять снова лгать лицемерными расспросами я не хочу и не могу. Ты сейчас пишешь письмо, нежное письмо. Что ж, если ты захочешь уйти, мы сделаем так, чтобы о тебе дурно не говорили. Не надо только, чтобы ты стала относиться ко мне, как относятся к мужьям в мещанских браках, — с недоверием и тайным презрением, я не смог бы жить. Посмотрим друг на друга открытыми глазами. Мне дорого обошелся этот камерный опыт бесчестности. Иуда в очках — это все-таки я. Но теперь поздно. Скрыть нельзя, это значит начать лгать тебе. Я не хочу зарывать в основание нашего брака ложь. Ариша, я так и не рассказал тебе, что Тамерлан зарывал при закладке самаркандских мечетей живого человека. Погиб мой „Бедекер“[198], который я готовил для тебя в уме.
Я был счастлив. Я никогда не мечтал о таком счастье, милом, замечательном, с тобой. Я сам все разбиваю, может быть. Ты хотела вести великолепную политику, милый маленький Меттерних
