Этим объясняется и то, почему я не боялся пьяных.
Когда отец напивался (что случалось редко), я был уверен, что, хотя он предстает перед всеми в ином виде, чем обычно, на самом деле оп по-прежнему остается трезвым и взрослым и лишь скрывает это от других.
Я с восхищением смотрел на него, когда, вернувшись домой после затянувшегося посещения трактира, он обнимал мать и с возгласом: «А ну-ка!» — начинал кружить ее по кухне в диком танце, сопровождая его оглушительными выкриками. Для меня пьяный был лишь веселым, говорливым, хохочущим человеком, который пошатывался нарочно, для забавы.
Однажды вечером две сиделки ввели в пашу палату пьяного, доставленного в больницу полицией. Я смотрел на него с удивлением и испугом, потому что он был во власти какой-то силы, с которой не мог совладать. Его била дрожь, из раскрытого рта вяло свисал язык.
Когда его проводили через открытую дверь, он посмотрел на потолок и закричал:
— Эй, ты, что ты там делаешь? А ну, слезай! Сейчас я с тобой разделаюсь!
— Там ничего нет, — сказала одна из сиделок. — Идите же!
Он шел между ними, как арестованный, то и дело сворачивая к стене, словно слепая лошадь. Наконец они довели его до ванны,
После ванны его уложили на кровать рядом с постелью, Мика и дали ему снотворное. Глотая лекарство, он издавал какие-то странные звуки и кричал:
— К черту! — И, словно жалуясь кому-то, добавил: — Это яд, страшно ядовитая штука.
— Теперь лежите спокойно, — приказала сестра. — Никто вас здесь не тронет. Скоро вы уснете.
— Фараоны хотели свалить все на меня, — бормотал он. — Мой приятель напал на меня первым… Да, да, так оно и было… А где я, черт возьми? Вы сестра, правда? Да, это так… Здравствуйте… А мы уже месяц гуляем… Я прилягу… Сейчас буду лежать спокойно.
Сестра, положив руку ему на плечо, мягким движением заставила его опуститься на подушку и немного погодя вышла из палаты. Когда дверь за ней закрылась, он сперва лежал спокойно в воцарившемся полумраке, затем вдруг присел на кровати и стал рассматривать потолок. Он оглядел стены, осмотрел пол, ощупал железную раму кровати, словно исследуя прочность капкана. Тут он заметил Мика, который созерцал его с высоты своих подушек.
— Здорово, — сказал он.
— Здорово, — отозвался Мик. — Допился до чертиков?
— Было дело, — коротко ответил пьяный. — А какая такса в этом заведении?
— Бесплатно, — сказал Мик. — Тут тебе лафа!
Пьяница что-то проворчал. У него были толстые, дряблые щеки, заросшие серой щетиной; воспаленные глаза покраснели, веки распухли, словно от слез. Нос у него был большой и мясистый, весь усеянный крупными темными порами, в которых, казалось, прятались корни волос,
— Я тебя где-то встречал, — сказал он Мику. — Не бывал в Милдьюре? А может, в Оверфлоу, Пайэнгл, Берке?..
— Нет, — ответил Мик и полез в свою тумбочку за папиросой. — Никогда там не бывал.
— Ну, тогда я тебя не знаю.
Он сидел, уставившись перед собой неподвижным взглядом. Руки его непроизвольно перебирали одеяло. Вдруг он в испуге зашептал:
— Что там такое? Взгляни: возле стены. Оно движется.
— Это стул, — сказал Мик, посмотрев туда.
Пьяница быстро лег и натянул одеяло на голову. Когда я увидел, что он делает, я тоже спрятал голову под одеяло.
— Эй! — окликнул меня Макдональд, но я не пошевельнулся. — Эй, Алан!
Я выглянул из-под одеяла.
— Не бойся, — успокоил он меня. — Он закутил, и у него белая горячка.
— Что это такое? — спросил я дрогнувшим голосом.
— Выпил лишнее, вот ему и мерещится всякая чертовщина. Завтра он придет в себя.
Но я так и не смог уснуть, и, когда ночная сиделка приняла дежурство, я сел и стал смотреть, как она обходbт палату.
— Подойди-ка сюда, сестричка, — позвал ее пьяница — Я хочу тебе кое-что показать. Захвати свечу.
Она подошла к его кровати, высоко подняв фонарь, чтобы лучше видеть. Он отвернул одеяло и крепко прижал палец к своей обнаженной ноге.
— Смотри! Я его поймал. Смотри.
Он приподнял палец, сиделка наклонилась к нему, и фонарь ярко осветил ее лицо. Она раздраженно махнула рукой.
— Это бородавка, — сказала она. — Спите.
— Нет, это не бородавка! Смотри, она движется.
