Что на самом деле я получил в красивой обертке, на которой было написано «Марта», я так и не понял. Сколько я ни присматривался, вроде бы это была та самая, яркая, резкая, отважная и, уж конечно, любимая Марта, с которой я плечо к плечу провоевал три года на площади в два миллиона газетных экземпляров среди пяти миллионов безумных, подлых, трусливых или равнодушных людей.
С другой стороны, я видел, как ее иногда тяготили мои поцелуи и прочие демонстрации страсти. Не говоря уже о том, что все чаще Марта спала со мной, только как следует зажмурившись, и, кого она себе при этом представляла, я мог лишь догадываться.
Это был точно не Пушкин, не Роман Абрамович и даже не Владимир Путин. Скорее всего, это все-таки была Ленка – потому что несколько раз, глубокой ночью, Марта во сне произносила ее имя, и тогда я немедленно просыпался, тревожно оглядываясь по сторонам.
На кухоньке нашего номера я успел сделать ее любимый шопский салат и даже собрать ее пляжную сумку, упаковав туда купальник, полотенце, три банки пива и одну из монографий Эриха Фромма, на которого Марта подсела в последнее время. Взвесив все «за» и «против», сегодня я сунул в пляжную сумку Марты монографию под названием «Иметь или быть?». Впрочем, в содержание этого текста я не углублялся, так что понятия не имел, насколько его название совпадало с моим ощущением ее содержания.
Марта вышла из ванной совершенно умиротворенная, быстро слопала свой салат, набросила на плечи майку, обернула бедра юбкой и, подняв за ремешок пляжную сумку, сказала:
– Пошли уже, Ваня! Сколько же можно тебя дожидаться!
Я тут же послушно оторвался от мытья посуды и пошел, да нет, побежал за ней, улыбаясь самому факту обращения внимания к своей нелепой кандидатуре.
Мы пошли с Мартой по узкой, пыльной улочке, выбеленной беспощадным африканским солнцем, и снова, как повелось здесь с нашего приезда, на улицу высыпали улыбаться и делать мне ручками девушки из окрестных заведений, совершенно однозначно воспринимающих меня как местного парня, просто ненадолго удравшего за пределы своей родины, но уже одумавшегося и, конечно, окончательно вернувшегося в родное лоно.
Кстати, возможность того, что мой папа был родом из Туниса, никто никогда не отвергал. Моя мамаша, помнится, называла три вероятные территории планеты Земля – Америка, Азия и, внимание, – Африка.
Марте тоже, конечно, тут улыбались, но совсем иначе. Марте здесь улыбались, как всюду на курортах планеты улыбаются белой женщине, – ровно, дозировано и неискренне. Мне мои улыбки нравились много больше. Уже на второй день Марта это заметила и, помнится, сказала, с некоторым удивлением в голосе:
– Я смотрю, тебя тут всем городом любят. Может, воспользуешься? Я не обижусь.
Но мне совсем не хотелось пользоваться такой простодушной, хотя и пылкой любовью.
Мы явились на пляж, и, пока я хлопотал вокруг зонтика, раскрывая его, а потом расстилая подстилку и пряча наши сумки в тень, Марта сбросила прямо на песок юбку и маечку и отправилась купаться.
Я украдкой полюбовался ее точеной фигуркой и уверенной резкостью в движениях, когда она входила в воду. Плавала она, как русалка, – то есть даже не плавала, а жила в воде.
Тоже, кстати, одно из недоступных мне удовольствий – от открытых водоемов я, по возможности, пытаюсь держаться подальше, а уж плавать там – это сущее наказание для меня. Похоже, мой папаша и прочие неведомые родственнички по африканской линии обретались исключительно в пустынях, а в морях-океанах их только топили работорговцы или конкуренты из соседнего племени. Иначе откуда у меня такая явная, но безотчетная тревога при виде любого открытого водного пространства?
Я лежал на подстилке и лениво фантазировал по поводу своих черномазых генов уже больше часа, но Марта и не думала выбираться из воды – с берега я видел, как она доплыла до зоны аквабайков и гоняла там сейчас на одном из водных мотоциклов, взлетая на волнах к самому солнцу.
Я лениво потянулся в сумку за банкой пива, приподнявшись на локте, и вдруг услышал за спиной русскую речь:
– Господа, пьянству – бой! Так выпьем перед боем!
