Ее улыбка показалась Фрэнку дороже любой драгоценности, какую когда-либо надевала женщина. И перед этой улыбкой он внезапно почувствовал себя одиноким и безоружным.
Он думал об этом, пока обходил машину, садился за руль и включал стартер. Он пытался понять, сколько еще будет длиться окольный разговор, прежде чем они подойдут к истинной цели их встречи. И кто из них первым наберется смелости заговорить о ней.
Он взглянул на профиль Елены. Ее лицо то ярко освещалось фарами встречных автомобилей, то пропадало во мраке, и ей неведомо было, что в мыслях человека, сидящего рядом, она выглядит точно так же – то мрак, то свет. Она повернулась к нему, и взгляды их встретились. Лучик веселья погас в ее глазах, они снова стали печальными.
Фрэнк понял, что кнопку запуска нажмет она.
– Я знаю вашу историю, Фрэнк. Пришлось выслушать от моего отца. Все, что знает он, должно быть известно и мне, я во всем должна быть похожа на него. Мне жаль, что я чувствую себя чужой в вашей жизни. Ощущение не из приятных, поверьте.
Фрэнку вспомнилась, как говорят в народе: мужчина – охотник, женщина – дичь. У них с Еленой роли определенно поменялись. Эта женщина, сама того не подозревая, была настоящей охотницей, возможно, потому, что прежде всегда бывала жертвой.
– Единственное, что я могу предложить вам взамен, это мою собственную историю. Не вижу другого оправдания тому, что сижу рядом с вами и ставлю уйму вопросов, на которые вам, конечно же, трудно найти ответ.
Фрэнк слушал Елену и медленно ехал в потоке машин, спускавшихся из Рокбрюна к Ментону. Вокруг текла обычная, нормальная жизнь, проезжавшие мимо люди радовались теплому вечеру и ярким огням побережья, скорее всего искали вокруг каких-нибудь легкомысленных удовольствий…
Нет ни сокровищ, ни островов, ни географических карт, только иллюзия, пока длится жизнь. И порой иллюзия обрывается при звуке двух простых слов: «Я убиваю…»
Сам того не заметив, Фрэнк выключил радио, словно опасаясь, что с минуты на минуту прозвучит неестественный голос и вернет его к трезвой реальности. Негромкая музыка, звучавшая фоном, умолкла.
– Дело не в том, знаете ли вы мою историю или нет. Дело в том, что у меня была своя. Надеюсь, ваша не похожа на мою.
– Думаете, если бы моя история намного отличалась от вашей, я сидела бы сейчас здесь?
Голос Елены вдруг сделался нежным – голосом женщины, желавшей мира.
– Какой была ваша жена?
Фрэнк удивился непринужденности, с какой она задала этот вопрос. И той легкости, с какой он ответил.
– Мне трудно сказать, какой она была. Как и в каждом из нас, в ней были два человека. Я мог бы сказать, какой она виделась мне, но сейчас это ни к чему.
Фрэнк замолчал, и Елена какое-то время разделяла его молчание.
– Как ее звали?
– Гарриет.
Казалось, она восприняла это имя, как давно знакомое.
– Гарриет… Хотя я никогда не видела ее, мне кажется, знаю о ней главное. Вы спросите, откуда такое чувство…
Он промолчал. Она с горечью продолжала:
– Никто лучше слабой женщины не поймет другую такую же слабую женщину.
Елена взглянула в окно. Ее путешествие так или иначе завершалось.
– Моя сестра Эриджейн оказалась сильнее меня. Она все поняла и сбежала от нашего отца с его безумием. А может, она не настолько интересовала его, чтобы он запер ее в одной тюрьме со мной. Я не могла убежать…
– Из-за сына?
Елена закрыла лицо руками. Ее голос звучал из-за ладоней приглушенно, словно из камеры пыток:
– Это не мой сын.
– Не ваш сын?
– Нет, это мой брат.
– Ваш брат? Но вы же сказали…
Елена подняла лицо. Такую боль способен выносить лишь тот, кто уже умер.
– Я сказала вам, что Стюарт мой сын, и это правда. Но он еще и мой брат…
У Фрэнка перехватило дыхание, и пока до него доходил смысл сказанного, Елена разрыдалась. Ее голос прогремел в тесноте машины так громко, словно на свободу вырвался наконец долго сдерживавшийся отчаянный крик.
– Будь ты проклят, Натан Паркер. Гореть тебе в аду не одну вечность, а тысячи!
Фрэнк приметил место для парковки по ту сторону дороги, возле какой-то стройки. Повернул туда и выключил мотор, не погасив фары.
Он повернулся к Елене. И самым естественным образом, какой только может быть на свете, она обрела защиту у него на груди, уткнувшись ему в пиджак мокрыми от слез щеками, и облегченно вздохнула, когда он погладил ее волосы, столько раз скрывавшие лицо, что сгорало от стыда при воспоминании о позорных ночах.
