Дом окутан тишиной, будто приглашающей войти, и вдруг растворяется во мраке, а он уже внутри и поднимается по лестнице. Смотрит наверх, на площадку, откуда льется слабый свет, рассеивающий полумрак. Там вырисовывается силуэт какого-то человека.
Он чувствует, как смятение, словно слишком туго стянутый узел галстука, вновь сдавливает ему горло, затрудняя дыхание. И все же медленно поднимается наверх. Он спрашивает себя, кто этот человек наверху, и тут же понимает, что ужасно боится это узнать.
Ступенька. Другая. Тревожные паузы, скрип дерева под босыми ногами. Рука на перилах постепенно освещается льющимся сверху светом.
Когда он ступает на последний марш, человек на площадке оборачивается и уходит через дверь, из-за которой льется свет. Он один на лестнице.
Пройдены последние ступени. Перед ним распахнутая дверь, откуда бьет живой, трепетный свет. Он медленно приближается к порогу, переступает, и свет заливает его, но это не только свет, а еще и шум.
Посреди комнаты стоит человек. Его стройное, сильное тело обнажено, а лицо обезображено – будто огромный полип обвил его голову и стер лицо. Из чудовищного месива мясистых наростов с мольбой, словно ища его жалости, смотрят глаза. Несчастный человек плачет.
– Кто ты?
Он слышит вопрос. Но это не его собственный голос. Однако это и не голос изуродованного человека, стоящего перед ним, потому что у того нет рта.
– Кто ты?
Снова повторяет голос, и кажется, будто он звучит отовсюду, исходит из окружающего их ослепительного света.
Теперь он знает и видит, но против своей воли.
Человек тянет к нему руки, и это действительно ужас – то, что он собой представляет, а глаза его по-прежнему молят стоящего перед ним о жалости, как наверное, тщетно молили о ней весь мир. И вдруг свет превращается в пламя, высокое бушующее пламя, пожирающее все на своем пути, – огонь этот исходит будто из самого ада, чтобы очисть землю.
Он просыпается, даже не вздрогнув, просто открывает глаза. Всполохи огня теряются во мраке.
Его рука тянется в темноте к лампе на ночном столике. Он включает ее. Слабый свет заполняет голую комнату.
Сразу же слышен голос. Мертвые спят вечным сном, и поэтому им не нужен сон обычный.
Что с тобой, Вибо, не удается поспать?
– Нет, Пасо, сегодня я хорошо отдохнул. Просто сейчас много дел. У меня будет время отдохнуть потом…
Мысленно он продолжает: «…когда все будет окончено.»
Он не питает никаких иллюзий и прекрасно знает, что рано или поздно наступит конец. Все человеческое имеет конец, точно так же, как и начало. Но пока он свободен, нельзя отказать лежащему в гробу в приятной надежде получить новое лицо, а себе самому – в удовольствии сдержать обещание.
В туманном сне его были какие-то испорченные песочные часы, но с тех пор все сны погребены песком, рассыпанным в памяти. Здесь, в реальном мире, эти часы продолжают свой ход, и никто никогда не сломает их. Разлетятся вдребезги иллюзии, как всегда, но эти небьющиеся песочные часы будут отсчитывать время до бесконечности, даже если на земле не остается никого, чтобы посмотреть, что же они показывают.
Он чувствует: пора. Встает с постели и начинает одеваться.
Что ты делаешь?
– Мне надо идти.
Надолго?
– Не знаю. Думаю, на весь день. Может быть, и завтра тоже буду занят.
Не оставляй меня беспокоиться здесь, Вибо. Ты ведь знаешь, мне плохо, когда тебя нет.
Он подходит к стеклянному гробу и ласково улыбается лежащему в нем кошмару.
– Не буду выключать свет. Я сделал тебе сюрприз, пока ты спал.
Он берет зеркало и помещает его над лицом лежащего в гробу трупа так, чтобы тому было видно отражение.
– Посмотри…
О, но это же фантастика. Это я? Вибо, но я необыкновенно красив. Красивее, чем раньше.
– Конечно, красив, Пасо. И будешь еще красивее.
Некоторое время они молчат. Свое волнение мертвое тело не умеет и не может выразить слезами.
– Теперь мне надо идти, Пасо. Это очень важно.
Он отворачивается от лежащего в гробу тела и направляется к двери. Переступая порог, повторяет сказанное теперь уже, наверное, только самому себе.
– Да, это очень важно.
И охота возобновляется.
