— Никак нет.
— Чем до призыва занимался?
— Работал на заводе.
— Пролетарий, значит, — капитан поправил наплечный ремень портупеи. И вдруг со всего маха грохнул кулаком по столу. — Так что же ты, гнида, рабочий класс позоришь?! Встать!
Сергей вскочил, сзади загремела упавшая табуретка.
— Товарищ капитан, я не пони…
— Товарищ! Я трусам и дезертирам не товарищ! — шрам на лице особиста стал багровым. — Рассказывай, сукин сын, как ты себе плечо прострелил. На комиссацию, сволочь, рассчитывал?
Сергей стоял ошарашенный: что он такое говорит? Обида комом подступила к горлу.
— Тов… — он запнулся. — В меня стрелял немец, в их окопах. А вы, вы…
— Да ты садись, — неожиданно спокойно сказал капитан.
Сергей продолжал стоять, совершенно сбитый с толку внезапными перепадами в настроении особиста.
— Садись, говорю.
Поставив трясущимися от волнения руками табурет, Сергей сел. Капитан неторопливо закурил, затем подвинул к краю стола лист бумаги:
— Читай.
Сергей взял бумагу, стал читать.
«Начальнику медико-санитарной службы военврачу 3-го ранга Сокольскому Н. О.
Рапорт
Доношу до Вашего сведения, что 16 июля 1942 года мною был произведён осмотр раненого красноармейца Тимошина С. М. Первоначальный осмотр показал наличие у Тимошина С. М. сквозного пулевого ранения в область между левым плечевым суставом и ключичной костью. Наличие ожога кожного покрова и вкрапление несгоревших пороховых частиц вокруг входного отверстия указывает на то, что выстрел, в результате которого произошло ранение, произведён с очень близкого расстояния. Данный факт может свидетельствовать о членовредительстве.
Военфельдшер ПМП Сёмин В. М. 16.07.42 г.
Командиру ООО-го стрелкового полка подполковнику Белоногову И. К.
Рапорт
По существу рапорта военфельдшера Сёмина В. М. могу доложить следующее:
С выводом о том, что ранение красноармейца Тимошина С. М. произошло в результате выстрела с близкого расстояния, согласен. Было ли это актом членовредительства, утверждать не могу.
Начальник МСС полка военврач з-го ранга Сокольский Н. О.
18.07.42 г.».
В левом верхнем углу размашистым почерком было написано:
«Передать на рассмотрение в особый отдел. Ком. полка п/п-к (подпись). 21.07.42 г.».
— Ну, прочитал? — капитан ткнул окурок в пустую банку из-под тушёнки. — Вот это, — он взял рапорт и положил в картонную папку, — называется факты. А то, что ты мне тут пытаешься втюхать, называется дачей ложных показаний и трибуналом, который скоро будет тебя судить; твоё враньё приветствоваться не будет. Признаешь свою вину перед советским народом — пойдёшь в штрафную роту, а будешь врать — показательно шлёпнут перед строем полка. Так что давай рассказывай, облегчай душу.
Сергей сидел, смотрел на особиста. Как быстро в жизни всё может перемениться. Ещё час назад он играл в нарды, смеялся над шутками Тамаза, а сейчас ему предлагают выбор между штрафной ротой и расстрелом. Может, это сон? Да нет, вот самый настоящий оперуполномоченный, и, похоже, он действительно считает его, Сергея, самострелом.
— Мы пошли в атаку, добежали до фашистских позиций, там, в траншее, я боролся с немецким солдатом, и он в меня выстрелил из моей винтовки.
— Стоп, — капитан хлопнул ладонью по столу, — значит, ты не отрицаешь, что ранен из собственной винтовки?
— Нет.
— Хорошо. Теперь разберёмся с немецким солдатом. Как у него оказалась твоя винтовка?
— Он её у меня отобрал.
— Вот как. Отобрал, значит. Зачем? У него что, своего оружия не было?
— Почему? Был у него автомат, но он его уронил. Капитан захохотал. Этот хохот был так же неожидан, как и недавняя вспышка гнева. Только что с серьёзным видом задавал вопросы, а сейчас едва не падает со стула от смеха. Закончив смеяться, особист покачал головой:
— Детский сад какой-то: отобрал, уронил, боролись.
Он встал, подошёл к окну.
Даже глядя на спину капитана, чувствовалось, что сейчас опять произойдёт взрыв гнева. И действительно, когда тот повернулся, Сергей увидел искажённое злостью лицо. Шрам опять налился кровью. Но на этот раз особист не кричал, а, наоборот, говорил тихо, чётко выговаривая каждое слово:
— Послушай, сопляк, ты кому сказки рассказываешь? Я восемь лет в органах. У меня комбриги на допросах плакали, но каялись. А ты кто такой? Пацан, ты даже врать не умеешь. А ну-ка встань.
