Я, мой муж и наши два отечества - страница 15

Мария Петровна и дети, Манюся и Владик, похудели… Однако никто из них не унывал, как и воспитанники. В классах учили и учились. Много пели. Днем — про героя Чапаева, про Щорса, а вечерами из спален слышалось дружное и печальное: «Позабыт, позаброшен… С молодых юных лет я остался сиротою. Счастья-доли мне нет…» Дни шли за днями. Голодные, холодные и полные трудов и забот. И однажды в один из таких дней к Марии Петровне приехал ее супруг. Прямо с Вахтанской стройки первого в России канифольного завода. Выпускаемая канифоль впервые в мире осветленная по его, Иосифа Филиповича, патенту… На осветленную канифоль уже были получены заявки из-за рубежа…

Приехал Иосиф Владимирович радостный, успешный. Поднял на руки и расцеловал подросших детей. «Манечка! Родная моя!» — обратился к супруге.

«Мария Петровна», — поправила она его, искавшего ее поцелуя. Поцеловала мужа в лоб, красивый высокий лоб. Да, она согласна оставаться его супругой. Согласна навсегда: ведь они повенчаны… И там… они будут вместе. А здесь… Нет, она слишком любит его, она не сможет делиться с другою своей любовью… Она останется верной ему до конца своих дней… Словом, Бабушка моя отказалась от сожительства со своим собственным супругом, у которого были уже дети — две девочки-малышки — от другой женщины, секретарши главного инженера строительства Вахтанского завода И. В. Филиповича… Мария Петровна не поехала на Вахтан, куда Иосиф Владимирович очень звал ее, и осталась работать и жить в Покровском-Стрешневе по адресу: улица Центральная, д. 25.

Детскую колонию через несколько лет перевели в новое здание на Ленинградском шоссе и стали именовать Детским домом. А Мария Петровна поступила учительницей во вновь открытую школу в Покровском Стрешнево близ Всехсвятское, где долгие годы, до начала Отечественной войны, преподавала русский язык и литературу в 5—7-х классах и где потом учились дети ее — моя мама и дядя Владик. В ту же школу ходила и мамина лучшая подруга Люся (Ольга) Ивинская, с которой они вместе бегали на литературные вечера и встречи с поэтами — Маяковским, Крученых, молодым Пастернаком… Обе писали стихи… А после школы мама Манюся, наскоро окончив курсы геологических коллекторов, подалась на Север в Хибины, в геологическую экспедицию.

Отец, Григорий Иванович Смирнов, 26 лет, в пору знакомства с Марией Филипович, 1933 г.

Там познакомилась с моим будущим отцом, геодезистом Григорием Ивановичем Смирновым, бывшим моряком, помощником капитана на Балтийском флоте. И через пару лет, а именно 1 августа 1934 года появилась на свет я. Рожать меня мама приехала в Москву и была со мною целый год, даже чуть больше года, а потом снова уехала в экспедицию…

Я осталась со своей замечательной Бабушкой жить в комнате с балконом деревянного дома в Покровском-Стрешневе. В доме было всего восемь комнат, и Бабушке, бывшей воспитательнице детдома, досталась одна из самых больших в этом доме, та, в которую ее когда-то поселили, молодую, с двумя детьми, старшую воспитательницу детской колонии. Правда, на моей памяти комната с помощью шторы была поделена на две части: в одной, где были входная дверь и напротив нее выход на балкон, жили мы с Бабушкой, а за ширмой, где на тот же балкон выходило окно, жили мой спортивный дядя Владик и его жена, чем-то похожая на высокую, с розоватой корой сосну, — Тетя Тася.

Владислав Иосифович Филипович (дядя Владик), студент, Москва 30-е годы XX в.

Наталья Дмитриевна Разломалина (тетя Тася), студентка, Москва

В комнатах напротив, через узкий коридор, жили «интеллигентный человек», как он сам себя называл, Дмитрий Сергеевич — полноватый мужчина средних лет, музыкант Большого театра и занимавшие соседнюю с ним, тоже весьма узкую комнатку, тетя Палаша и ее семья — тихий неказистый муж и четверо горластых детей. «Семья пролетариев», — так сама хозяйка и ее малоразговорчивый супруг себя называли. Музыкант Дмитрий Сергеевич уходил на работу в театр после обеда, а по возвращении домой любил сыграть на пианино только что услышанную арию или марш из оперы. Помню, меня в это время бабушка собиралась укладывать спать (а я, конечно же, не хотела!), и было ужасно весело, когда в мелодичные звуки пианино сквозь ор сестер и братьев «разбуженного» младенца врывался звенящий грохот ударов чем-то тяжелым о пустые ведра. Впрочем, музыкант Дмитрий Сергеевич на это не реагировал: слушал только то, что играл сам. Все же соседям удавалось его пронять. Рано утром, когда отец и самый старший брат из семьи пролетариев уходили на работу, оставшиеся дома щипали младенчика так, чтобы тот орал. И тогда в стенку отчаянно колотил разбуженный интеллигент Дмитрий Сергеевич.