А больного Владика она поила мятным и ромашковым настоем, без конца обкладывала грелками и бутылками с горячей водой и, конечно, постоянно меняла стиранное в растворе карболки и кипятке постельное белье… За первые пять дней болезни худенький даже еще будучи здоровым, мальчик превратился в обтянутый посеревшей кожей скелет. А на шестой день болезни он признался своей маме, что умирает. Голос его был очень тихим и казался совершенно спокойным, смирившимся… «Нет-нет! Ты не умираешь! Ты побеждаешь. Ты начинаешь выздоравливать! Ты выздоровеешь! Скоро!» — и Мария Петровна, которая еще полчаса назад потеряла надежду на спасение своего сына и беззвучно плакала, укрывшись на минутку в темном чулане, вдруг стала до того сильной духом, что сама поверила этим своим словам. И, наверное, поверил ей сын ее Владик. Он в тот вечер впервые спокойно уснул. А наутро забрезжила надежда: болезнь может быть побеждена… Предстояли дни и недели отчаянной и стойкой борьбы за восстановление сил… Настои мяты и ромашки, рисовые отвары, а также карболка с марганцовкой долго еще использовались в доме Марии Петровны Филипович. В семье больше никто не заболел, тогда как вокруг холера свирепствовала, унося в могилы многие сотни и тысячи жизней… И был строгий карантин: не разрешалось ни приезжать, ни выезжать в другие города.
Так и не удалось тогда Иосифу Владимировичу воссоединиться со своей семьей. А между тем начался новый учебный год. Учительница Мария Петровна и дети ее — Мария и только что поборовший смертельную болезнь Владислав — пошли в школу…
Бабушка моя потом часто вспоминала это тяжелое, но и весьма отрадное для нее время. Ребята в ее классе были все почти из села, общались между собой на удивительной смеси русского и украинского языка и были весьма непосредственны. Однажды на уроке русского языка ученик на задней парте поднял руку:
— Мария Пэтровна, хтось набздив…
— Цэ Микола набздив, — уточнил другой мальчик.
— Культурные люди говорят: испортил воздух, — поправила мальчишек моя Бабушка.
— Так набздив, шо й воздух спортил культурным людям, — подытожил первый мальчик…
Потом, через годы, те мальчишки действительно стали образованными людьми и своей любимой учительнице писали письма — уже в Москву… Ну а тогда семья Филипович жила, точнее выживала, в Россоши.
Семейная трагедия и железная воля хрупкой Манечки
А глава семейства Иосиф продолжал на Вахтане строительство первого в России канифольного завода. Шли месяцы, годы. Письма от любимого супруга и отца приходили все реже. Наконец пришло письмо от Бабуни: просила Манечку срочно приехать с детьми. Встречал Леон-Талясик, как всегда элегантный, но чем-то явно опечаленный. На вопросы детей об отце отвечал кратко: здоров, живет на Вахтане, много работает… А дома у Бабуни, куда все прибыли с дороги, после объятий и угощения вкусными штруделями и хворостом, Леон повел детей на прогулку, а Мария-свекровь с плачем обняла свою Марию-невестку и сообщила ей горькую новость: у Иосифа новая семья… Обе Марии, обнявшись, плакали, а потом Мария Петровна распрямилась, струночкой потянулась вверх и сказала: «У меня дети. Надо жить дальше…»
Она довольно быстро нашла работу: ее взяли учительницей-воспитательницей бездомных детей в детской колонии, которая располагалась в трех дачных домиках северо-западной окраины Москвы, в Покровском-Стрешневе. В домике с балконом, самом большом из всех, просторную комнату на втором этаже с выходом на балкон дали семье старшей воспитательницы — учительнице Марии Петровне Филипович. В двух узких комнатках напротив, в том же коридоре, жили пожилой завхоз и две молоденькие учительницы. А на первом этаже того же деревянного дома были комнаты, где проживали воспитанники.
Мои Бабушка и Мама много рассказывали о жизни в этой небольшой детской колонии. Все ребята звали друг друга прозвищами. Так, мальчишку, который сидел за одной партой с моей будущей мамой, называли Манюськой, а саму Манюсю — Совой. Владика звали Тинь-Тинь, а его друга Владимира — Головастиком… А еще были: Ворона — красивая черноволосая девочка, Жаба — зеленоглазый мальчишка, а также Рыжий, Серый, Кот, Филин, Бегемот и т. д. А еще Бабушка рассказывала, что ребята, включая и ее собственных детей, постоянно хотели есть. В Москве тогда было очень голодно. В колонии от голода никто не умирал, но жили впроголодь. Супы из картофельных очисток заправляли серой мукой с остями. О хлебе, тем более о булочках, только мечтали. Зато по утрам и вечерам воспитанников поили чаем с маленькими кусочками сахара.
