Моей главной задачей теперь было попытаться сыграть под огнем. И научиться быть звездой. Я не была ею. Я сорвалась. Растратила себя на жалобы. И завалила экзамен. Позволила всем убедиться в том, что я совершенно жалкое, трясущееся от страха создание, которое не ведает, что творит.
Человек, плывущий по реке жизни, постепенно осознает, что не уйдет далеко, если не будет изо всех сил налегать на весла. После холодного душа премьеры мы настроились на скорую кончину спектакля. Публика приходила то ли из любопытства, то ли из желания увидеть провал. Я — по крупинке — старалась собрать в целое то, что потеряла. Во всяком случае, мне хватало ума понять, кто в действительности потерпел полнейшее фиаско. Конечно, постановка была не самой лучшей в профессиональной карьере Джеда, но моя игра была просто позорной.
Однажды вечером ко мне в костюмерную заглянула женщина. Очень высокая. Очень тучная.
— Меня зовут Сьюзен Стил, — представилась она. — Я певица. Мне кажется, я могла бы вам помочь.
— Что ж, — сказала я, — если вы готовы оказать мне помощь, я согласна принять ее. Когда начнем?
— Сейчас, — сказала она.
Мы приехали ко мне домой. Поговорили о проблемах с голосом. На следующий день работали над сценами, которые вызывали больше всего трудностей. И голос. Голос и голос. И радость. Ты не должна чувствовать себя жертвой.
В тот вечер и все последующие она неизменно присутствовала на спектакле. Шаг за шагом я выбиралась из жутких тисков. И наконец обрела способность держать себя в руках. Вновь обрела ощущение того, что я — актриса. А не крот, закопавшийся в землю от страха. И получала наслаждение от этого вновь приобретенного ощущения.
Люди приходили и говорили:
— Знаешь, ты была совсем не дурна. Ты заставила нас плакать.
И постепенно ко мне вернулась моя былая уверенность. Боже, как замечательно! Как здорово, что мы способны создавать себя, если только очень постараемся. Ко мне вернулось чувство собственного достоинства. Я перестала рассыпаться в извинениях. И уже пыталась смотреть на себя как на лидера группы, а не как на горемыку, которая пыжится и тужится, а ею только помыкают.
Как замечательно. Никакой другой роли я не разучивала. Главное — максимально хорошо сыграть эту роль. Только ее. Сьюзен приходила в театр на все дневные и вечерние спектакли. Потом мы шли с нею ко мне домой и обсуждали, где я держалась на уровне, а где нет. Мы работали над голосом. Над тем, как надо расслабляться. Джед больше не возвращался на место преступления. Насколько мне известно, актеры были за меня, — даже несмотря на то, что в ответственный момент я подвела их своей дурной игрой. Тем не менее все были на моей стороне. Такие добросердечные — актеры.
Зрители, смотревшие премьеру, приходили вновь и не жалели, что пришли. Я, разумеется, тоже была довольна.
Училась играть.
Училась быть звездой.
Примерно через три недели ко мне в костюмерную зашел менеджер нашей труппы Джо Глик и сказал:
— Мы едем в Чикаго.
Я не могла поверить своим ушам.
— Что?
— Джед переносит спектакли в Чикаго.
— Но пьеса им не нравится. Им не нравлюсь я — это уж как пить дать. Да и режиссерский стиль Джеда им тоже не нравится. К тому же мы окупили затраты. Зачем?
Джо пожал плечами.
— Деньги.
— Вот как?
Джо вышел из костюмерной. Он сказал все, что хотел сказать. Равно, как и я.
Я поехала домой. А как иначе? Я опростоволосилась в Нью-Йорке, так зачем усугублять это дело гастролями?
Некий доброжелатель прислал мне вырезку из какой-то чикагской газеты: «Чикагская публика будет иметь удовольствие наблюдать за игрой Кэтрин Хепберн в — "Озере"».
Я пребывала в беспокойстве в течение недели или около того. Потом ночью, часа в три, позвонила домой Джеду. Мы ни разу не виделись после премьеры.
— Джед?
— Да.
— Это Кейт.
— О!
Молчание.
— Я знаю, что ты собираешься послать нас на гастроли. В Чикаго.
— Да.
— Но почему, Джед? Я сорвалась. Но если смотреть правде в глаза, ты — тоже. Зачем же выходить на…
Он прервал меня:
— Моя дорогая, единственный интерес, который я к тебе имею, — это деньги, которые из тебя можно выжать.
«Откровенно», — подумала я.
