Мы искали её недели две. По радио передавали военные сообщения, на всех фронтах шли упорные бои с гитлеровцами, а мы упорно искали на дне реки Белой шашку Чапаева.
Задача была не из лёгких. Течение в реке было сильное, вода была мутная, со времени гибели Чапаева прошло около двадцати лет. Но мы были неутомимы.
Наконец Фарид (он был старше меня на два года) прекратил поиски.
— Кто-нибудь, до нас нашёл, — грустно подвёл он итоги, — старик не только мне одному рассказывал.
Я понуро молчал.
— Давай на фронт убежим! — неожиданно предложил Фарид.
— Давай! — быстро согласился я. — А как?
— Пойдём на станцию, — начал развивать свой план Фарид, — залезем под брезент на платформу, на которой пушки везут. Я видел.
— А если поймают?
— Никто не поймает. Всё время будем лежать под брезентом. Согласен?
— О чём разговор! — усмехнулся я. — Конечно, согласен.
— Нужно только сухарей накопить побольше, — задумался Фарид, — и фляжку с водой взять.
У него была замечательная алюминиевая фляжка в зелёном чехле. Ему подарил её после финской войны отец. А когда на нас напал Гитлер, отец Фарида, продолжавший ещё действительную» погиб в Белоруссии в первую же неделю.
Копить сухари было делом не менее трудным, чем поиски шашки Чапаева. Хлеб в магазин привозили из города один раз в три дня. Не всем он доставался даже по карточкам.
Зато жмыха в колхозе было много. И мы решили питаться по дороге на фронт только жмыхом.
Но побегу нашему не суждено было состояться.
Мама моя работала в деревне учительницей в школе. А потом её перевели в город. И я вместе с ней уехал в Уфу.
Фарид провожал нас до станции. Мы очень подружились, и мне было жалко с ним расставаться.
— Письмо пришли, — сказал Фарид на прощание, — адрес напиши. Я к тебе в гости приеду. Мы на базар мясо повезём. Я тебе мяса принесу.
В Уфе мы стали жить на улице Крупской в большом, поросшем высокой травой дворе. Здесь стояло несколько одноэтажных деревянных домиков. В один из них, в квартиру старой большевички Екатерины Павловны Румянцевой нас и подселили.
Квартира состояла из двух маленьких комнат. В первой, проходной, за простынёй, висевшей на верёвке, жили мы с мамой, во второй — хозяйка с двадцатилетней дочкой, московской студенткой, которая из-за войны уже не училась, а работала на моторном заводе.
Старуха Румянцева была маленькая, седая и очень важная дама. Она носила пенсне на шнурке и работала в республиканском партархиве. Дочь её, Ольга, очень полная, несмотря на войну, девица, непрерывно курила махорку — одну козью ножку за другой. В жизни я не видел до этого человека, который столько бы курил, сколько курила Ольга. Она всё время подавала заявления в военкомат, чтобы её взяли на фронт, но из-за дефекта зрения её в армию не брали.
Ольга покупала на рынке крепчайший самосад и постоянно была окутана дымом, как паровоз на вокзале. Она очень глубоко затягивалась, и обратно дым шёл у неё не только изо рта и ноздрей, но, по-моему, даже из ушей.
Из-за этой самой Ольги я тоже начал курить. Во-первых, интересно было выпускать дым из носа. Во-вторых, я сразу почувствовал себя взрослым. Ну, а в-третьих, махорка просто согревала (хотя очень сильно кружилась голова), а зимой сорок первого года квартира наша отапливалась плохо, дров было мало.
Вообще, после шестиэтажного московского дома с газом и ванной жизнь в одноэтажном деревянном домишке с дровами, уборной во дворе и керосиновыми лампами (свет отключали для госпиталей) выглядела для меня какой-то несерьёзной и даже немного смешной. Мне всё время казалось, что вот-вот всё это должно кончиться и мы уедем обратно в Москву. Я как-то поначалу ничего не понимал, что происходит вокруг меня.
Всё было так хорошо и прекрасно до войны — челюскинцы, папанинцы, Чкалов, Громов, Стаханов, Мамлакат, Дуся Виноградова… И вдруг всё совершенно непостижимым образом изменилось. Мы должны были ехать на дачу, мне купили велосипед, и я уже представлял, как буду кататься на нём вдоль низеньких дачных заборов Валентиновки, где мы жили три лета подряд. И вдруг всё оборвалось.
Воздушные тревоги, зажигалки, папа уезжает на фронт, нашу школу (от первого до четвёртого класса) на автобусах вывозят на запад, потом везут обратно, в Волоколамске мы попадаем под бомбёжку, всё кругом горит, нас пересаживают в теплушки, потом снова в теплушке, но уже из Москвы, с мамой, я еду на Урал, живу в деревне, потом — вот этот деревянный домишко, окутанная дымом Ольга, и я сам уже сижу с толстой махорочной цигаркой в совершенно незнакомом мне дворе и курю, дымлю, и голова моя кружится, и всё в голове моей кружится, переплетается, и всё передо мной и вокруг меня кружится, путается, налезает друг на друга — чужой город, незнакомые люди, непривычная жизнь…
