Но они вышли на дело, не зная, что сыновья Фуремса — современные молодые люди — тайно от отца провели из магазина скрытый электрический сигнал в ближайшее отделение милиции.
Через десять минут после начала грабежа в магазин ворвалась опергруппа. Фома и его сообщники были взяты с поличным.
На суде Фома вёл себя выше всяких похвал. Он во всём признался, во всём раскаялся, всех выгораживал. Он знал, что ему светит только расстрел. И его действительно приговорили к высшей мере.
Фрося сидела на суде все дни в первом ряду со всеми детьми, держа на коленях двух младших. Но и это не помогло.
Наученная адвокатом, Фрося подала апелляцию в Верховный суд республики. Апелляцию отклонили.
Адвокат направил вторую апелляцию в Верховный суд СССР. И здесь приговор отменили. Может быть, потому, что Фрося написала в этом письме, что она мать пятерых детей и внучка польского повстанца.
Одним словом, Фома, «намотав на винт четвертак», отправился рубить лес в Карелию. Он был везучим человеком, этот Фома Крысин.
Когда Фому увезли, Фрося продала дом в Черкизовской яме и за гроши купила ту самую развалюху — сарай, свинарник, голубятню, которую потом стали называть «вшивый двор».
Фома пробыл в «лесорубах» совсем немного времени. Начали строить Беломоро-Балтийский канал. Крысин по своей природной сметливости быстро попал в бригадиры, был одним из зачинателей знаменитого афанасьевского движения (по фамилии начальника одного из участков стройки), стал знатным афанасьевцем и с окончанием строительства вернулся к себе на «вшивый двор», пробывши в отлучке от семьи всего несколько лет.
Вот такой человек жил на Преображенке прямо напротив моего дома. Конечно, все живописные подробности и детали из жизни Фомы Крысина я узнал не сразу, а постепенно. Частично из разговора других людей, а кое-что и от самого Фомы, который на старости лет любил рассказывать о своей жизни. Рассказы эти настолько заинтересовали меня своей остротой, что потом, став старше, я даже кое-что самостоятельно узнал о Фоме из официальных источников.
Именно тогда, когда я стал старше, а самого Фомы уже не было в живых, некоторые сведения о нём сообщил мне майор милиции Леонид Евдокимович Частухин.
Майор Частухин всегда недолюбливал «крысиков». «Крысики» — так дразнили в наших домах всех Крысиных, от самого старшего до самого младшего. Это была их общая, так сказать, родовая кличка.
Это было во время войны.
Я жил в Башкирии, в деревне, на берегу реки Белой.
— Москвич, — спросил у меня однажды соседский мальчик Фарид, — ты знаешь, где утонул Чапаев?
— Нет, — чистосердечно признался я, — не знаю.
— Айда, — коротко сказал Фарид.
Мы вышли к реке.
— Вон там, — вытянул Фарид руку в сторону крутого обрыва на противоположном берегу, — стоял пулемёт белых, из которого стреляли по Чапаеву. Кино помнишь?
Я кивнул. Смешно было задавать такой вопрос. Кто из нас, довоенных мальчишек, не смотрел фильм о Чапаеве по шесть, семь, восемь, девять раз?
— Вот здесь утонул Чапаев, — уверенно сказал Фарид и показал на реку метрах в двадцати от нашего берега, — совсем немного не доплыл.
Я молчал. Я не верил ни своим ушам, ни глазам. Неужели война забросила меня в такое легендарное место?
— Хочешь, достанем шашку Чапаева? — предложил Фарид.
— А разве он с шашкой плыл? — засомневался я.
— Конечно, с шашкой, — твёрдо сказал Фарид, — одной рукой плыл, а в другой держал шашку.
— Он же раненый был, — горячо начал возражать я, — его на чердаке ранило, когда он из пулемёта отстреливался!
— Москвич, — холодно посмотрел на меня Фарид, — зачем споришь? У нас в деревне жил старик, который видел, как утонул Чапаев.
— Ну и что?
— Он всегда говорил, — гордо выпрямился Фарид, — что Чапаев плыл через Белую с шашкой в руке.
— Никакой шашки у Чапаева в кино не было! — не унимался я.
— Так то в кино, — улыбнулся Фарид, — а старик видел своими глазами.
Это был убедительный довод. Я уже начал жалеть, что столько раз смотрел «неправильное» кино.
— Будешь искать? — ещё раз спросил Фарид.
— Буду, — согласился я.
— Айда, — махнул рукой Фарид и пошёл к воде.
Мы сбросили с себя рубашки, штаны, трусы, тапочки и полезли в реку. Было холодновато, дул сильный ветер, мы посинели ещё на берегу. Но остановить нас не могло уже ничто — по нашему непоколебимому убеждению, шашка Чапаева не должна была больше ржаветь на дне реки ни одной минуты.
