Малыш поймал бабочку в синем лугу
и сжал в кулачке, как пустую фольгу,
короткую жизнь, отобрав так легко.
С простым любопытством крыло оторвал,
глядел ей в глаза и не понимал,
как может летать эта бабочка так высоко.
С ладошек, смахнув незаметно пыльцу,
он ручки поднес осторожно к лицу,
наверно, боялся, что кровью испачкает их.
А бабочка пахнет весенней травой,
березовым соком, шумящей листвой
и, крошечным детством знакомых своих.
Малыш несмышленый четыре годка,
душа не испачкалась кровью пока
и, палец не жмет спускового курка
пока, пока, пока, пока.
В лицо не плюют у пивного ларька,
нога не осталась в Афгане пока,
не стала судьба нетерпима горька
пока, пока, пока, пока.
Пока он не тянет с друзьями вино,
случайных девиц не целует в кино,
в чужие карманы украдкой не лезет рука
пока, пока, пока, пока.
Пока не засажен в прохожего нож,
не стала мечта, как изломанный грош,
по времени тупо скользить от звонка до звонка
пока, пока, пока, пока.
Пока только бабочка в небе парит,
малыш в колыбели тихонечко спит,
короткое детство закончится наверняка.
Он станет большим и много поймет
в людское болото душа попадет,
как бабочка в ручки смеющегося сопляка.
В зале загорелся свет, Олег протянул мне руку и я оказался на сцене. Зрительный зал встретил меня оглушительным свистом и восторженным гулом, когда узнал, что этот текст написал я. А я так и не понял, понравилось им или нет. Концерт закончился.
— Сейчас пройдем в нашу каморку, — сказал Олег. — Познакомишься с ребятами. И еще один человек хочет с тобой познакомиться.
Я вошел в небольшую комнату, все стены которой были увешаны плакатами неизвестных мне музыкантов, за мной прошли и сели все участники ансамбля.
— Присаживайся, — предложил Олег.
Через мгновения в комнату вошел грузный мужчина, его азиатский взгляд скользил по лицам присутствующих.
— Всем привет, — произнес он, здороваясь со всеми по очереди. Когда дело дошло до меня, он представился: — Казбек.
— Леонид, — ответил я, пожимая его мясистую руку.
Он сел на стол, продолжая говорить: — За прошедшие полгода играть вы стали лучше, но репертуар полное говно. За исключением «бабочки», которая на твердую четверку, все остальное можно смело в унитаз. Кого сейчас удивишь виртуозной игрой? Слушателю, если у него остались извилины, нужны великолепные тексты. «Бабочка», твои стихи? — обратился он ко мне.
— Да, — сказал я. — Мои.
— Есть ли еще, что–то подобное.
— Не знаю, — я пожал плечами. — Вот последний мой стих, — я достал из кармана сложенный лист и протянул Казбеку.
Пока он читал, я взглянул на Олега, потом на других ребят. Права была голосистая баба, пять кроликов (пятый — это, конечно, я) с замиранием смотрят на толстозадого Льва. Раз, два, три, четыре, пять вышел кролик погулять…
— Совсем не плохо, — произнес Казбек, протягивая лист Олегу. — Я думаю, получится неплохая медленная песня, в акустическом варианте, с небольшим утяжелением в начале и в конце. В это время дверь распахнулась, в комнату вошла Мила.
— Тебе чего? — спросил Казбек.
— Мне он нужен, — она показала пальцем на меня.
— Иди, погуляй. Видишь, у нас сложные переговоры, — Казбек бесцеремонно вытолкнул ее из комнаты и запер ключом дверь.
— Значит, расклад такой, в субботу и воскресенье во Владимире фестиваль «живой рок–н–ролл», будем участвовать. Шанс небольшой, но он есть. Гостиницу, питание, транспорт, командировочные беру на себя. Теперь, что касается внешнего вида, — никакого голого потного торса и начесанных волос. Наденете черные джинсовые костюмы, белые майки и… чистые волосы с хорошими прическами. Олег, позвонишь Азамату, он все сделает. Леонид, поедешь с ребятами. Да, «балалайки» с собой не берите, аппаратуру привезут спонсоры. Всем пока, — он встал и медленным шагом, переваливаясь с ноги на ногу, щелкнув замком, вышел из комнаты.
— Казбек наш продюсер, — обращаясь ко мне, сказал Олег. — Познакомься с ребятами. Сергей, Саша, Юра. — Мы обменялись рукопожатиями. — Завтра приезжай сюда к часам десяти.
— Хорошо. До завтра.
Я шел по коридору, пытаясь осознать, как эта музыка в лице четверых лохматых ребят могла так потрясти меня. Где я был раньше? Почему не слушал подобную музыку? Ведь они не первые? Все дело в стихах, которые мне ближе и которые я хотел постоянно сочинять. И в русском слове, которое я хотел постоянно слышать. Может быть, дело в моем одиночестве? Мне всегда не хотелось быть частью чего–то: частью студентов, частью толпы, частью двора, частью дождя. Я стал частью этой музыки, и мне стало страшно. Коллективный потолок, на котором блестела наивная звезда зазнавшегося графомана, тихо опускался на хрупкие плечи.
