Рядом с реаниматором застыл второй врач — худощавый брюнет с длинными, жилистыми руками. Вены обтягивали их тугими синими веревками, хорошо заметными под тонкой, светлой кожей. Он лечил меня весь этот месяц — пытался из лоскутов мяса, крошева костей, месива внутренних органов собрать человека. Но такое подвластно лишь богу, а он всего лишь врач.
Край белой больничной простыни, до мерзкости чистенькой, свеженькой неприятно скреб по подбородку.
Не успел я сообразить, что происходит, хирург, кажется, его звали Михаил, резко наклонился к лицу и пощелкал пальцами у самого носа. Не сильно, но громкий звук гонгом ударил по ушам. Я поморщился.
— Он что, реагирует? — искренне поразился Михаил, и глаза его округлились.
— Угу, — кивнул реаниматолог, и лицо его побелело, словно окунулось в муку.
— Ничего не понимаю, — возмутился Михаил, всплеснув руками.
Да, вот так и встречают врачи тех, кто вернулся с того света. Зачем вы пришли? Мы вас не ждали! Чего надо? Не хотите ли назад? Проводы уже заказаны, патологоанатом подготовил лазерные скальпели, прогрел крематорий.
Сарказм поразил меня самого. Никогда прежде не смеялся я над собственными несчастьями, а вот теперь вся ситуация выглядел жутко комичной. Обхохочешься. Эти два эскулапа с умным видом наклонились ко мне, и рассуждают о том, почему пациент скорее жив, чем мертв.
— Хм, — пожал плечами реаниматолог и наконец-то соизволил обратиться к «нему» — к «телу» то есть, ко мне.
— Вайлис? Вы меня слышите? Вайлис? Вы помните кто вы? Где вы? Как вы здесь очутились? — засыпал вопросами Михаил.
— П-помню, — голос звучал чисто, и даже заметно мелодичней, чем прежде.
— Говорите, — заинтересовался Михаил и присел рядом на кровать. Тут же с другой стороны устроился реаниматолог. Больничная койка заворчала противным скрипом — на троих ее не рассчитывали.
Пришпиленный к карману реаниматолога бейджик сообщал: «Илья Дерезин, старший врач реанимации».
Надо же! Очнувшись в больнице после аварии, я не смог прочесть его, как бы близко не наклонялся врач. Буквы расползались в уродливые иероглифы, жирными кляксами плыли перед глазами. А теперь я видел четче, чем когда бы то ни было. Не только буквы, но и крошечную точку, что ошибочно затесалась в углу таблички, малюсенькую складку сбоку — скорее всего, заводской брак.
А еще я видел родинки — много родинок на лице и шее Ильи Дерезина, и еще больше — веснушек. Отчетливо рассмотрел три шрама на щеке Михаила. Они шли один за другим, словно кто-то или он сам ногтями сдирал кожу.
В меня вонзились два взгляда — серо-голубой Ильи и темно-карий Михаила.
Чудеса! Я заметил несколько зеленых крапинок в левом глазу реаниматолога, не больше игольного ушка размером.
— Ну говорите же! — потребовал Михаил, хмуря густые черные брови и нервно пригладив ершик черных волос.
— Что говорить-то? — растерялся я и сел.
— Осторожно! — заволновался Илья, придержав меня за плечи. — Голова закружится.
Я повертел головой из стороны в сторону, отметив несколько неподвижных тел вокруг. Они, словно диковинные пауки, лежали, опутанные трубками. Приборы жизнеобеспечения мигали разноцветными огоньками, мониторы выводили какие-то кривые и заунывно пикали.
Пик-пик-пик.
Голова не кружилась совсем, сознание было на диво ясным, мысли — быстрыми, четкими.
— Кто это? — Михаил сунул мне под нос голографический паспорт.
Из картинки выплыло изображение мужчины, лет двадцати восьми, тридцати максимум. Повертелось перед самым моим носом, показалось в профиль, фас, сзади. Скуластый, высоколобый, наверняка тот еще упрямец. Со слишком пухлыми губами, но, на его счастье, не женственными. С тяжелой челюстью и внимательным взглядом темно-голубых глаз. Его светло-русые, белесые волосы стягивала в низкий хвост резинка. Его крепкой фигуре не хватало нарочитой рельефности качков, чтобы выглядеть эффектней. Но сила в ней ощущалась немалая — не человеческая, другая сила. Господи! Да это же я! Это же мой паспорт!
Даже странно, насколько чужеродным, не моим казалось мое, собственное лицо.
— Это я, — протянул, понимая, что врачи именно этого и ждут.
