К концу марта неуравновешенность мистера Рескина достигла высшей точки. Этот период странным образом совпал по времени с возвращением в Оксфорд Лео.
Когда я впервые получила письмо, написанное твердым почерком самого Леопольда — и лишь лаконичность послания выдавала его слабость, — я бессильно опустилась на колени у себя в комнате и заплакала от счастья. Он писал, что быстро идет на поправку и единственное, что ему требуется для полного выздоровления, — это усадить меня к себе на колено, погладить по руке и добиться моего позволения высказать множество недостойных, но романтических чувств. Осушив слезы, я написала ответное послание, в котором явственно прозвучали отголоски желания Лео, и отправила письмо, не заботясь о том, что его могли прочитать другие. Мной руководило лишь одно стремление — донести до него как можно яснее, что его чувства находят отклик в моем сердце. Глядя вслед лакею, удалявшемуся с этим письмом, я ощутила огромное облегчение от того, что Лео выздоравливает, и я в кои-то веки махнула рукой на необходимость скрывать собственные чувства. В ту ночь я спала как младенец, а когда проснулась, круги под моими глазами исчезли.
Нам был известен точный час его возвращения в Оксфорд. И лишь он появился, я, ожидавшая Лео в дверях нашего дома, поскорее втащила его внутрь, пока нас не увидел кто-нибудь из слуг. Лео был ужасающе худ. При виде болтавшегося на его шее воротничка и выступающих на лице под тонкой кожей костей я не смогла сдержать отчаяния. Однако сила его духа, его живость остались теми же. В голубых глазах Лео появилась целеустремленность, и я была уверена, что цель, которую он поставил себе, связана со мной. Ибо при встрече он обнял меня, увлек в темный угол холла и страстно поцеловал. Мои слова приветствия потонули в поцелуе.
Его губы оказались мягкими, но настойчивыми, они искали ответов и обещаний, которые я жаждала ему дать. Наконец очнувшись от оцепенения, в котором пребывала последние несколько недель, я ответила на его поцелуй. Я смотрела на Лео и не могла насмотреться. Мои надежды исполнились: он жив. Мы тесно прильнули друг к другу. Никогда прежде я не сознавала с такой остротой, как много преград стоит между нами, но все равно, ощущая его страсть, его тепло, я изнывала, изнывала от желания почувствовать его руки на моем теле, на моем обнаженном теле…
Наконец я, задыхаясь, отпрянула назад. Я дышала неглубоко и слишком часто, и от этого у меня закружилась голова, и комната поплыла перед глазами. Лео потянулся ко мне (я почувствовала, что в его руках все же оставалось довольно сил, чтобы унести меня) и схватил меня за плечи как раз в тот момент, когда колени подо мной подогнулись.
— Алиса!
— Все хорошо, право. У меня просто захватило дух! — рассмеялась я, падая на стул. — Сэр, я выражаю свой протест! Я ожидала увидеть еще не вполне оправившегося после болезни инвалида, а не… не…
— Любовника? — Лео опустился на колени возле меня и взял за руку. Его круглые голубые глаза сверкали от удовлетворения и удовольствия на сильно осунувшемся лице, а усы выглядели непропорционально большими.
— Лео! — понизила я голос до шепота. Наверху в галерее, ведущей к лестнице, послышались шаги родителей.
— Не голос ли принца я слышу? — донеслись до меня папины слова.
— И это лишь начало, Алиса, предупреждаю. Я хочу, чтобы отныне каждая минута, что мне осталась прожить в Оксфорде, стала более памятной, чем предыдущая, особенно время, которое мы проведем с тобой вместе. До Дня поминовения остались считанные недели, а у меня столько планов, любовь моя! С того самого дня, как я слег, мама была трогательно нежна и уступчива, и у меня есть основания надеяться, что сейчас она не сможет мне ни в чем отказать. Решительно ни в чем. Сделает все, о чем бы я ни попросил. Знаешь, что это значит?
— Кажется, да. — Я не могла поднять на него глаз, но уголки моих губ, словно к ним были привязаны ниточки, идущие от моего певшего от радости сердца, радостно приподнялись в улыбке. В первый раз Лео намекнул на будущее, на возможность получить королевское благословение.
