Однако мне не удалось ее провести. Качая головой, она положила ладонь на мою руку, и как раз в этот момент в дверь постучала Софи. Она вошла с моей меховой пелериной, шапкой и муфтой.
— Алиса, хочешь, я пойду с тобой? Мистер Рескин любит мое общество, — предложила Эдит обеспокоенным тоном.
— Конечно, любит. Но это просто урок рисования, и тебе ни к чему там скучать. — Повернувшись к Софи, которая застегивала на мне пелерину, я услышала сдавленный вздох сестры.
— Постарайся по возможности получить удовольствие. Если будет известие из Осборна, я сообщу тебе.
— О да, пожалуйста! Спасибо! — Я обвила Эдит руками, расцеловала в обе щеки и выбежала, оставив ее, расстроенную, стоять возле туалетного столика.
Когда я летела вниз по ступеням (мистер Рескин не любил, когда я задерживалась), у подножия лестницы вдруг появилась мама. Поразительно, как ей это удавалось, как она умела внезапно появляться, без звука, без шороха юбок или скрипа корсета.
— Алиса.
— Да, мама?
— Тебе, полагаю, лучше? — Склонив голову набок, она окинула меня холодным, оценивающим взглядом.
— Да, мама.
— Хорошо. Я против того, чтобы молодые дамы завтракали, обедали и ужинали в одиночестве. Значит, ты спустишься к ужину?
— Конечно, мама. — Я пронеслась мимо нее, на ходу натягивая черные кожаные перчатки. Софи семенила за мной. Я чувствовала, как она дрожит. Не знаю, сказала ли она маме за все то время, что служила у меня, хоть слово.
— Алиса… подожди.
В мамином голосе мне послышался робкий призыв, и я, опешив от удивления, остановилась, выбирая зонтик из большой китайской вазы возле двери.
— Да?
Я не обернулась, оставаясь стоять у двери. Мое сердце бешено забилось в надежде, в предчувствии чего-то приятного. Было слышно, как мама сделала шаг по направлению ко мне.
— Ты… то есть я хотела сказать, что сегодня никаких вестей из Осборна не было. Это на тот случай, если мистер Рескин тебя спросит.
Мои глаза наполнились слезами. Мне безумно хотелось — я изнывала от этого желания — подбежать к матери, которая обняла бы меня и, нежно укачивая, одарила бы своей любовью. Мне снова захотелось стать маленькой девочкой, единственная неприятность у которой — ссадина на колене, и излечить ее мог даже материнский поцелуй.
Однако… когда я была этой девочкой? Когда моя мать утешала меня? Я вспоминала чужое детство, не свое.
— Спасибо, мама, — прошептала я. И вышла, так и не решившись обернуться.
Что-то нереальное. Сон. Опиумный туман.
Каждый раз, являясь к мистеру Рескину в его гостиную, я ощущала все больший дискомфорт И в то же время сидела, будто загипнотизированная. Стоило лишь мне, устроившись в кресле у камина, начать послушно разливать чай, раскладывать пирожные и льняные салфетки, как на мои мысли и даже части тела словно бы опускалось какое-то странное опиумное покрывало и я переносилась в иную реальность.
Однажды, сидя и наблюдая за мистером Рескином, истерически хохочущим над какой-то только что посетившей его мыслью, я подумала: «Так вот, значит, какое оно, чаепитие у Безумного шляпника».
Вот только в отличие от Алисы из книжки я не могла встать и уйти. Меня связывало слово, и я была вынуждена не просто оставаться, но и возвращаться сюда каждую неделю.
Поначалу мистер Рескин мило болтал о том, как провел день, о своей работе или же пересказывал мне последние сплетни. Наши встречи пролетали быстро, и, хотя с замиранием сердца я их не ждала (иногда мое появление его даже будто и не радовало, словно этот визит являлся всецело моей прихотью; иногда он распекал меня за то, что я на минуту опоздала или ушла на минуту раньше), все же выполнение взятого на себя обязательства не слишком меня обременяло. Кроме того, мистеру Рескину нельзя было отказать в его удивительной и достойной восхищения широте познаний в области живописи и архитектуры. Даже его рассуждения по поводу состояния современного общества вызывали у меня интерес. Правда его открыто декларируемая любовь к нарождавшемуся среднему классу меня удивляла, поскольку никак не вязалась с его извечным пристрастием к утонченной роскоши.
Впрочем, даже в наших первых встречах присутствовала какая-то зловещая составляющая, некий негласный долг, ждущий оплаты. Это отражалось в пытливых глазах мистера Рескина, внимательно изучающих меня, даже когда я делала что-то обыденное — помешивала ложечкой чай в чашке, перелистывала страницы книги или интересовалась происхождением той или иной картины. Я всегда старалась ему польстить, но меня никогда не покидало ощущение, что этого мало. Я знала: он ждет от меня чего-то большего.
