— Но не навеки же ты со мной расстаешься, к тому же по крайней мере до лета ничего такого не произойдет. Скорее это я расстанусь с тобой. Боюсь и надеюсь. — Она улыбнулась, устраиваясь под моей рукой.
Я ничего не ответила. У меня в сердце действительно жили и страх, и надежда. Вот только вместе уживались они плохо, думала я, кладя руку на грудь, чтобы успокоить поднимавшуюся внутри бурю.
— Не знаю, — в конце концов прошептала я, желая рассказать сестре о своих страхах в надежде, что, озвучив их, я, возможно, пойму, что они безосновательны. — Боюсь, к тому много препятствий.
Эдит кивнула, вынужденная согласиться. Моя сестра была милой маленькой оптимисткой, но отнюдь не глупышкой. Она тотчас поняла, что я имела в виду.
— Мама говорила, что нам надо сфотографироваться? — поинтересовалась я.
— Да. И чтобы это сделал мистер Доджсон?
Я кивнула, не в силах взглянуть сестре в глаза.
— Странная просьба со стороны принца, не правда ли? — Эдит говорила очень мягко, очень осторожно.
Я снова кивнула.
— Значит, как видно, до его ушей не дошли никакие сплетни… то есть никакие разговоры. Наверное, поэтому мама решила устроить сеанс. Она, кажется, видит в этом некую возможность.
— Возможность унизить меня перед принцем? — вырвалось у меня. Я вскочила с кровати и принялась расхаживать по комнате, машинально то завязывая, то развязывая пояс на пеньюаре, но осознала это, лишь обнаружив, что моя рука крепко обмотана шелком.
— Возможность показать, что оснований для… для разговоров, которые кто-то вел в прошлом, сейчас нет. — Эдит, свесив ноги с кровати, наблюдала за мной.
— Но этот кто-то продолжает вести их по сей день. — Я вспомнила мистера Рескина с его полуприказом-полуприглашением явиться к нему на чай.
— Значит, для этого фотосеанса еще больше причин, Алиса. Принц по-настоящему любит тебя. Я это вижу!
— Однако все мамины хлопоты только о тебе. Она желает тебе счастья. Не мне.
— Это не так, Алиса.
— Это так. Принц предназначен не мне. Если она так стремится показать сплетникам, что Лидделлы не боятся общаться с мистером Доджсоном, то вовсе не с целью восстановить мою репутацию: слишком уж тут далеко зашло дело — а для тебя, для того, чтобы обелить доброе имя семьи.
— Но разве ты не понимаешь, что в результате будет все то же самое?
— Нет. Потому что я не знаю, что будет… как можно к этому вернуться… к нему… к… ох, я не знаю. Не знаю! — Я снова бросилась на кровать. Моя голова оказалась на коленях у Эдит, и она стала гладить мои спутанные волосы. Наконец мое дыхание выровнялось, руки и ноги отяжелели, и я, зевая, почувствовала, как уже поздно.
— Алиса, Алиса. Я знаю, что тебе было ужасно трудно, и уверена, что все худшее у тебя позади. Ты сильная… очень сильная! Гораздо сильнее меня.
Я посмотрела в ее милое, встревоженное лицо.
— Ты ничуть не слабее меня. И ты, и я — мы дочери своей матери и навсегда ими останемся.
— Не сомневаюсь, что она желает тебе счастья, Алиса. Я искренне в это верю.
— Знаю, что веришь.
— А я знаю, что ты знаешь. Я молюсь, каждый вечер усердно молюсь, чтобы ты была счастлива, — прошептала Эдит, потом нежно поцеловала меня в щеку и подняла мою голову со своих колен. Затем встала и бегом направилась из спальни к себе.
— Да будем мы счастливы, — пробормотала я, не вполне сознавая, что говорю — просто фраза показалась мне знакомой. Призрачное послание из страны детства, подумала я сонно, вставая, чтобы задуть свечу на туалетном столике. Задержавшись возле него, я взглянула на себя в зеркало, выискивая в своем отражении признаки той маленькой девочки, которой была прежде.
Я до сих пор носила челку и имела все тот же решительный подбородок. Но в остальном в бледной деве, серьезно взиравшей на меня из зеркала, не осталось и следа от той юной победительницы. Что такого разглядел в этой деве Лео, что так его очаровало? Какую добродетель, какую невинность? Я не могла понять. Я видела себя такой, какой видели меня другие, какой видела меня моя мать. Стоит ли мне молиться, чтобы и он увидел меня такой же и своей любовью смог меня оправдать? Или молиться о том, чтобы я неким чудесным образом освободилась от своего прошлого и стала такой, какой видел меня он?
