— О! — Я резко остановилась, заставив мистера Доджсона и Эдвина споткнуться. Эдвин выпустил мою руку, и я продолжала держаться только за его брата.
— Разве это не великолепно?! — восхитился мистер Доджсон, проследив за моим взглядом.
Я только и смогла, что кивнуть. Никогда и нигде, даже в Лондоне, я не видела, чтобы небо освещали так ярко. Повсюду, где только можно, виднелись громадные свечи: они висели на стенах домов, были прикреплены к кормушкам для лошадей и даже воткнуты в землю. И все они так ярко горели, что, проходя мимо, я чувствовала исходивший от них жар.
Вдруг пылающее колесо в небе накренилось, и на толпу посыпались искры. Послышались крики и смех. «Артур, я горю!» — воскликнула какая-то женщина, на что Артур так же громко ответил: «А разве ты не всегда горишь, любовь моя?» За его словами снова последовал смех.
Мистер Доджсон крепче сжал мою руку.
— Идемте дальше.
— Но ведь бедняжка горит… — Я повернула голову, пытаясь разглядеть, кто в толпе мог воспламениться.
Но мистер Доджсон с неожиданной силой потянул меня сквозь гущу людей. Эдвин шел следом. Его лицо стало ярко-малиновым, и я гадала, от чего — не от фейерверков же ему стало так жарко.
Люди ночью выглядели совершенно иначе. Днем они, разрядившись во все самое лучшее, даже бедняки в ужасающе старых коротких сюртуках и вышедших из моды узких платьях, изо всех сил старались соблюдать приличия. Однако вечером все держались более непринужденно: мятые воротнички, мятые юбки, устало свисавшие со шляп сломанные перья. Утром людское ликование выглядело довольно сдержанным, являя карикатуру на королевское достоинство. Сейчас все, забыв про гордость, кричали от радости и танцевали, выражая свое восхищение королевской чете.
Находились и смелые романтики. Мы прошли мимо пары, притаившейся в темном дверном проеме. Мужчина, стоя за спиной дамы, целовал ее в шею. Глаза женщины были закрыты, и я не могла определить, нравится ей это или нет. Затем она развернулась к мужчине и потянулась к нему губами, изящно обхватив его рукой за шею. Никто, кроме меня, эту пару не видел, и я почувствовала себя ответственной за сохранность ее секрета и исполнилась важностью взятой на себя миссии. Однако я не могла не оглянуться назад. При виде прижавшихся друг к другу мужчины и женщины в дверном проеме мне стало жарче, чем от фейерверков.
— В чем дело, Алиса? — Мистер Доджсон взглянул на меня, не выпуская моей руки. Эдвин шел на несколько шагов впереди.
— Ничего, просто… просто все кругом влюблены! — выпалила я, не в состоянии хранить секрет.
Мистер Доджсон приподнял брови, но улыбнулся:
— Все вокруг дышит любовью, как говорится?
— Все сегодня такие милые. Все так замечательно. Не правда ли? Разве это не чудо?
От окружавшей красоты у меня закружилась голова. Фейерверки, музыка (каждый оркестр, казалось, играл какой-то свой венецианский вальс), иллюминации, светившиеся буквально повсюду. Некоторые из иллюминаций представляли собой набор подсвеченных изображений принца и принцессы, другие — их имена или поздравления им, буквы которых были составлены из пылающих свечей в разноцветных стеклянных лампах.
Но особенно меня привлекали пары, которые прогуливались, взявшись за руки, сидели и со счастливым видом беседовали на скамейках… стояли с закрытыми глазами в темных дверных проемах.
— Да, это самое настоящее чудо. Видели бы вы себя сейчас. — Голос мистера Доджсона звучал мечтательно — так же, как тогда, в саду. До меня вдруг дошло, что мы с тех пор ни разу не оставались наедине… до настоящей минуты. — Блестящие волосы, горящие глаза, пламенное сердце.
Я не знала, что сказать, ибо именно нечто подобное и желала услышать. Мне так хотелось стать частью волшебства этой ночи. Я жаждала быть особенной, красивой… я жаждала быть любимой.
У меня не было желания показывать мистеру Доджсону, как он меня осчастливил, а потому я молча уставилась в землю. Удивительным образом мои чулки не сползли, а черные кожаные туфли по-прежнему выглядели аккуратно — очередной признак взросления. Последнее время то же стало происходить и с моей одеждой, моей прической и вообще со всей моей внешностью.
