Я ничего не могла на это ответить. Следовать его логике — означало предаться собственной мечте, мечте, скорее всего мне не дозволенной. Поэтому я просто взяла его руку, затянутую в перчатку, и ощутила длинные, сужающиеся к концам пальцы, которых так жаждала коснуться, поводить по ним своими пальцами, сравнить, насколько они длиннее моих. Я забавлялась с его рукой, переворачивала ее ладонью кверху, прижимала к его ладони свою, затянутую, как и у него, в мягкую кожу перчатки, и, несмотря на два слоя кожи, чувствовала тепло живой мужской руки.
Он судорожно сглотнул, словно у него вдруг пересохло в горле. Его запястье с бьющимся пульсом коснулось моего, но мне этого было мало. Почему нас разделяет столько преград — одежда, приличия, время, возраст и благоразумие? И все же разве не я его маленькая дикарка? Цыганочка, о которой он мечтал? Раньше мне требовалось позволение кататься по траве, почувствовать жизнь своей обнаженной кожей. Теперь мне никакого позволения не нужно.
Я выгнула руку, совсем чуть-чуть, и наши запястья вновь соприкоснулись — плоть коснулась плоти. Мистер Доджсон резко вдохнул и задержал дыхание.
Я же продолжала дышать ровно. С восхищением глядя на наши соприкасавшиеся обнаженные запястья — мое розовое и нежное, его бледное и мускулистое, с мягкими коричневыми волосками, щекотавшими мне руку, — я поражалась своей смелости. Что еще мне оставалось? Что еще могла я получить? Я вновь почувствовала себя победительницей, ибо мне принадлежало сердце мужчины и его рука. Я это знала так же верно, как и то, что принц и принцесса Уэльские будут жить долго и счастливо. Я знала, что мистер Доджсон будет аплодировать любым моим словам и даст мне все, чего бы я ни попросила. Сознание этого освобождало меня от всяческих запретов.
— Дождитесь меня, — прошептала я, раскрывая свою мечту.
Губы мистера Доджсона затрепетали. Рука тоже. Я накрыла ее своей и сжала, чтобы остановить дрожь.
— Ч-что?
— Дождитесь меня.
— Я не… о чем вы меня просите?..
Оставив его руку, я опустила свою ладонь себе на колени, затем бесстрашно и спокойно, не мучаясь более никакими детскими сомнениями, подняла на него глаза. Твердо встретив его взгляд, я впервые не стала дожидаться, пока он мне скажет, что со мной, что мне делать и как себя вести. В глазах мистера Доджсона стояли слезы. Он был изумлен. Я понимала его состояние, ибо чувствовала то же самое.
— Вы знаете, о чем, — едва прошептала я, не в силах произнести вслух то, о чем просила. Я не могла сказать, чтобы он подождал, пока я повзрослею. Тогда бы мы смогли быть вместе, как многие мужчины и женщины. Правда, я еще не знала точно, что там между ними происходит, но он уже касался меня дрожащими руками; он уже видел меня и в порыве страсти, а также мягкой и женственной. На мой взгляд, во всем этом не было ничего неестественного или запретного, но я все же понимала, что другие могут со мной на сей счет не согласиться — если принять в расчет, что мне одиннадцать, а ему тридцать один.
Однако когда я наконец повзрослею и мне исполнится пятнадцать, а ему тридцать пять (ну вот, я снова возвращаюсь к своим подсчетам!), никому до этого не будет дела. Никаких объяснений не потребуется. Мы будем свободны.
— О, Алиса, — прошептал он, склоняя свою голову к моей, и его теплое дыхание коснулось моего лба. Я закрыла глаза, как та дама в дверном проеме.
— Алиса? Мистер Доджсон?
Он ахнул и отстранился от меня. Мы оба подняли головы и увидели…
Прикс. Она стояла и взирала на нас сверху вниз. Прикс тяжело дышала, раздувая ноздри.
— Мисс Прикетт! — Мистер Доджсон одернул жилет и вскочил на ноги. Его лицо побагровело, кончики волос наэлектризовались. Мистер Доджсон так крепко сжал свою шляпу, что я испугалась, как бы он ее не сломал. Затем, суетливо поклонившись, он чуть не ударился головой о край скамейки.
— Здравствуйте, Прикс, — холодно приветствовала я ее. Отчего мне удалось остаться такой же сдержанной и спокойной, как Ина, было непонятно. Но одно я знала точно: в тот момент я оказалась сильнее мистера Доджсона. — Как ваш отец? Ему лучше?
