– Кровать-то могли бы и прибрать, – буркнул Борис Марленович.
Свобода осматривала комнату с живым интересом. У окна стоял журнальный столик и два кресла – на одном валялась большая плюшевая обезьяна, похожая на бруклинскую тетку Микки Мауса, а на другом лежала девственная скрипка из клееной фанеры, явно не знавшая даже игрушечного смычка. На столике между ними почему-то лежала пара очень подозрительных игральных костей.
Борис Марленович тихонько прочистил горло.
– Ты что, простужен? – спросила Свобода. – Все время кашляешь.
– Нет, – сказал Борис Марленович. – Я просто подумал, э-э-э… что неубранная кровать – это символично. Помнишь, как в этой песне? Giving me head on the unmade bed while the limousines wait in the street…[2]
Свобода посмотрела на Бориса Марленовича пустыми зелеными глазами.
– Насчет лимузина – это красиво совпало, – сказала она, кладя ему на плечо нежные пальцы. – А вот насчет giving you head…[3] Даже не знаю. Вообще, это не в моих правилах. Но раз уж у нас сегодня такой вечер караоке… Давай так – если ты помнишь, что в песне дальше…
– You told me again that you prefer handsome men, – быстро сказал Борис Марленович и облизнул пересохшие губы, – but for me you would make an exception.[4]
– О'кей, – сказала Свобода и улыбнулась. – Я сделаю для тебя исключение.
Коридор, перекрытый с двух сторон охраной, был пуст – только перед самой дверью в номер стояли референт и парень в белой куртке официанта, слишком тесной для его спецназовских габаритов. Перед парнем был сервировочный столик на колесах, на котором лежала коробка конфет, бутылка шампанского в ведерке и что-то еще, накрытое белой салфеткой.
– Але, пятый? – шепотом говорил парень в маленькую рацию, глядя в мятую бумажку. – Все готово. Сверяем по списку. Роза и шоколадки из песни «Everybody knows» – седьмая позиция. Есть. Крэк с лубрикантом из «The Future» – восьмая позиция. Есть. Шампанское – просто так… Нет, скрипку не поджигали… А потому, баран, что это не burning violin[5] из «Dance me to the end of love», которая номер двадцать три, а plywood violin[6] из «First we take Manhattan» – номер девять… Все. Понятно – вносим только по команде… Слушай, Вань, я не врублюсь никак – а кто такой этот Коэн? Что значит – who by fire?[7]
– Работаем, – яростно прошептал референт и вырвал рацию у официанта. – Потом будешь за жизнь базарить.
Он хотел добавить что-то еще, но не успел. Дверь номера открылась, и в коридоре показался Борис Марленович. Сделав два шага, он потянулся, медленно распрямляя руки в стороны, и на его лице отразилось нечто неопределенное – но такое, что референт вдруг понял: что бы там ни выкрикивал Леонардо Ди Каприо на палубе «Титаника», князя этого мира (а никакого, кстати, не короля) надо искать совсем в другом месте. А умнее и не искать вовсе. Хотя бы потому, что его, собственно, и не надо особо искать.
– Шеф! У вас штаны в чем-то зеленом! – справившись с собой, сказал референт. – А? Понял. Потом почистим. А сейчас какие планы?
– Сейчас? – Борис Марленович помотал головой, чтобы окончательно прийти в себя. – Чего сейчас… Вернемся к нашим баранам.
– Внимание всем машинам и охране! – забормотал референт в рацию, отходя в сторону. – Выезжаем в аэропорт, повторяю, в аэропорт.
Свобода испуганно выглянула в коридор из полутьмы номера.
– Что случилось? – спросила она тихо.
– Ничего, – сказал Борис Марленович. – Просто пора ехать. Как сказал бы ваш Коэн, кхе-кхе… opressed by the figures of duty.[8] Дела, понимаешь.
Он снял с головы парик и протянул его референту. Увидев его плешивую и словно опаленную адским огнем голову с редкими кустиками жестких волос, Свобода ахнула и отшатнулась. Борис Марленович пожал плечами и пошел по коридору. Пройдя несколько шагов, он оглянулся на нее и провел ладонью по темени.
– Never mind, – сказал он с очаровательной и немного виноватой улыбкой. – We are ugly – but we have the music.[9]
