— Лучший, самый замечательный, — заверяет, мягко улыбнувшись, — и я останусь только твоим, Белла. И мужем, и любовником.
Лицо миссис Каллен светлеет. Похоже, немного, совсем капельку, но она верит. Успокаивается.
— А противозачаточные? — в шутку спрашивает. Не ждет того ответа, который получает.
— Нам они больше не понадобятся, — твердым голосом докладывает Эдвард, — тебе не о чем беспокоиться, нет больше угрозы твоей беременности.
Карие глаза ошарашенно распахиваются, их взгляд суровеет. Рот приоткрывается буквой «о», а пальцы, которые держатся за ладонь мужчины, напрягаются.
— В каком смысле?.. — предчувствуя нечто очень нехорошее, зовет она.
— Я сделал вазэктомию. В пятницу.
Белла затаивает дыхание. На мгновенье, на единое мгновенье, но замирает полностью. Кажется, останавливается даже расплавленное шоколадное золото в глазах. Она не может поверить в то, что услышала, — факт. Но вот уже через пару секунд по лицу пробегает дрожь, сведшая его, и гримаса боли, застывающая словно маска, завладевает каждой клеточкой. Ее словно расчленяют изнутри… только теперь не в сердце дело. Исключительно моральная пытка.
— Что ты сделал?..
Осторожно пододвинув свой стул ближе к ее, Эдвард ласковым, но точным движением забирает девушку к себе на колени. Нежно прижимает к груди, гладя, как маленькую девочку, по голове. По своим любимым шелковистым волосам. По теплой коже.
— Дело былое уже, Белла. Его нет смысла обсуждать.
— Ты лишил себя детей…
— Я лишил тебя шанса погибнуть прежде, чем мы сделаем операцию. Это тот шаг, на который я готов был пойти.
В его голосе столько уверенности, что миссис Каллен вздрагивает.
— Но я же не последняя… ты же вообще… ты же никогда, Эдвард!.. Конец!
— Не конец, — словно бы глупому, но крайне любимому ребенку, терпеливо объясняет мужчина, — я сейчас счастливее всех на свете, Белла. Я могу любить тебя и не бояться, что стану причиной твоей смерти. Я обезопасил тебя. Я исключил возможность случая.
— Ты исключил свою возможность…
— Радость моя, — Эдвард медленно покачивается из стороны в сторону, будто стараясь убаюкать жену, — нет повода переживать. Мы вместе, помнишь? И все у нас будет хорошо.
Белла зажмуривается. Сначала хочет ответить нечто иное, но потом передумывает. Облизывает губы, несмело кивнув головой. Укладывает руки на плечи Каллена, осторожно поглаживая кожу на его шее. Делает неожиданно глубокий, неожиданно решительный вдох. Отгоняет от себя ненужные эмоции. Сглатывает горькую слюну.
— Будет хорошо, разумеется, — эхом отзывается, немного настораживая Каллена. Он внимателен, но нежен. Он боится спугнуть ее оптимизм, проснувшийся так вовремя. Он опасался, как бы подобные новости не кончились истерикой.
Белла знала, что дети ей не дозволены, но оттого хотела их не меньше. Нечто вроде несбыточной мечты, которую рано или поздно пришлось бы отпустить. И какое счастье, что ей удалось это. Хотя бы теперь, спустя два года брака. Большой прогресс.
— А о чем ты хотела поговорить? — мягко напоминает он, стараясь перевести разговор. Порой это помогает не хуже увещеваний.
Моргнув, девушка стеклянными глазами оглядывается на него. Словно бы во сне прищуривается, а потом — как ни в чем не бывало — кладет руки на живот. С плеч на живот. На свой. Защищающим жестом накрывает, но теплоты оттого вкладывает в этот жест не меньше.
— Я беременна, — проговаривает. И крохотным кулачком стискивает ткань майки.
…Во сне, в том далеком детском сне, была мама. Она сидела на корточках и рассказывала своему маленькому родному мальчику, какие существуют виды цветочков. Они были у нее везде, ее платье было все в цветах. Желтые, красные, синие, белые — самой разной формы. Но всех их объединяло одно: нереальность. Ровно как и мягкие мамины руки. Эдвард просыпался в своей колыбельке, кричал во сне и понимал, что Эсми нет. Нет и никогда не было — он ни разу не видел ее вживую, лишь на фотографиях в рамках отца. И уже тогда, с самого начала, знал, что не позволит никому умереть по своей вине. Сделает все, чтобы такого не случилось. Поражался лишь, как не решился на вазэктомию раньше, с самого знакомства с Беллой.
