— Можно эпонж… маман, прекратите! А что вы рекомендуете?
— У мадемуазель прекрасный вкус, только что баронесса Норинг выдавала свою третью дочь, так все было только из эпонжа! Так, эпонж! Стефания, запишите, а то снова поставите туаль! Сверху пустим флер. Теперь все делают флер.
— А не слишком ли будет прозрачно? — подала свой голос маман.
— Ну что вы, что вы! Разве я стала бы рекомендовать что‑либо неприличное? Скрывать такие плечи! Мы дадим двойной флер — и красиво, и все видно! Сюда сделаем вставки из муара цвета палома, такой изысканно–голубоватый… и вперебивку с муаром пойдет сюра, очень нежная ткань. А здесь, здесь и сюда вот — кружева, кружева, кружева! Есть валансьены, есть фриволите. Но я рекомендую, — госпожа Шафф таинственно понизила голос, — бельгийские, контрабанда…
Ниночка вначале испугалась контрабанды: вдруг Павел узнает и начнет дознание? Но Бельгия победила страхи, о чем Стефания внесла соответствующую запись в бланк заказа. Оговорили сроки: все должно было быть сшито к Пасхе, с тремя примерками. Первая — через неделю. Боже, неужели уже через неделю оно будет почти готово? Какое счастье выходить замуж! И как обидно, что это всего лишь раз…
* * *
Путиловский посмотрел на часы. Господин Иван Иванович задерживались, что само по себе уже признак плохой. «Еще две минуты — и ухожу», — решил для себя Путиловский. И тут появился молодой, стройный господин с газетой в левой руке. Рост два аршина и две четверти. Взгляд уверенный. Спина прямая. Дефектов и особых примет на лице не имеется. Прикус нормальный. Уши средние, мочки приросшие, «волчьи», у самого Путиловского такие же. Глаза серые, чуть выпуклые, очков не носит. Нос крупный, с тонкой переносицей. Тип лица славянский. Размер ноги, пожалуй, девятый. Снял перчатку. Кисть сухощавая, ногти удлиненные, на коже правой кисти видны следы небольших ожогов, скорее химического происхождения.
Путиловский подошел сзади, достал портсигар, вынул сигарету. Из‑за спины обратился к господину:
— Разрешите огоньку?
— С удовольствием, — ответил Викентьев, слегка запоздавший по причине проезда государя по Невскому проспекту.
— Как вас именовать?
Путиловский не смотрел в лицо Викентьева, зная, что тот в первые минуты разговора не должен ощущать физиономического досмотра своей персоны.
— Иван Иванович.
— Павел Нестерович, — отрекомендовался Путиловский. — Очень приятно. Пройдемте?
— Куда?
О, насторожился, напрягся, ноги чуть согнул, боится…
— Прогуляемся. Не стоять же нам тут столбами! — И Путиловский пошел впереди по Малой Конюшенной, направляясь к шведской церкви. — Иван Иванович, что побудило вас предложить нам свои услуги?
— Забота о пользе отечества, — быстро ответил Викентьев. В голосе его скользнула неслышная насмешка.
— Похвально, — протянул Путиловский. — Но есть много способов заботиться о пользе. Почему мы?
— Я могу быть полезен, как мне представляется… — Викентьев перестал волноваться, стал говорить четко и быстро. — В информировании вас о всякого рода революционных кружках. О террористах. О производстве бомб. И о готовящихся взрывах.
— Откуда у вас такие обширные знакомства? — удивился Путиловский.
Викентьев решил играть по–крупному:
— Я вхож в революционные круги. Большего пока сказать не могу.
— Я и не прошу.
Путиловский был искренен, революционные круги его совершенно не интересовали. Такой поворот событий несколько выбил Викентьева из колеи. Он ожидал, что за его предложение ухватятся двумя руками, а этот господин с невозмутимым лицом, кажется, не нуждается в его услугах? Попробуем с другой стороны.
— Забота о пользе отечества, однако, требует расходов.
«Ишь, сукин сын!$1 — подумал про себя Путиловский, но вслух сказал неопределенное:
— Еще бы…
— Я бы просил назначить мне ежемесячное содержание, — сказал Викентьев, краснея от смущения.
Эту штуку с краской стыда он освоил еще во втором классе на уроках закона Божьего. И Путиловский оценил мастерство будущего подопечного:
— Оно будет назначено после получения первой полезной информации.
— Дело в том, что я в настоящее время стеснен в средствах… мне нужна некая сумма. — Лицо Викентьева стало совсем красным.
