Распространённым явлением в Службе была коллективная подстраховка тех, кто не очень внимательно обращался с секретной литературой. В первое время почти каждый новичок проходил эту школу воспитания. Суть её заключалась в следующем. Берёшь, к примеру, с утра Инструкцию и, поскольку никаких индивидуальных столов с замками, а тем более сейфов, у нас не было, целый день носишь её под мышкой. Стоило только, оставив её на столе или на диване, отойти в сторонку для участия в общем разговоре, за разъяснением неясного и немного увлечься этим, как Инструкция «исчезала». Помню, как, в первый раз оказавшись в такой ситуации, я долго бродил по комнатам и робко, неуверенно спрашивал у каждого, не видел ли он мою Инструкцию. Все сочувственно пожимали плечами. Рабочий день заканчивался. Я был в отчаянии, не зная, что можно предпринять в таком случае, и со страхом думал о той минуте, когда работник библиотеки официально доложит командиру об отсутствии секретного документа. Первым, глядя на мою жалобную физиономию, не выдержал Слава Майоров. Отведя меня в сторону, посоветовал:
— Тебе надо написать расписку, положить на стол и объяснить всем, что готов обменять её на свою Инструкцию.
— Расписку? А что я должен там написать?
— Ругать сам себя, насколько позволяет твоя фантазия, иначе заставят переписывать.
— Слава, подскажи, какой, хотя бы примерный, текст?
— Ну, например, я, такой-то, будучи в трезвом уме, но потерявший всякое чувство бдительности, как последний разгильдяй, сознаю всю глубину своей вины и тех последствий моего проступка, которые могут возникнуть в то время, когда сохраняется звериный оскал империализма, и заверяю подателя моего документа, что по его первому требованию готов поставить в любое, удобное для него, время и в любом месте 0,5 литра сорокоградусной.
Когда я всё добросовестно исполнил и объявил, ко мне, под общий дружеский смех, подошёл подполковник С. Лаврентьев, отдал злополучную Инструкцию, спрятал в карман моё «сочинение» и посоветовал:
— Будь повнимательней, в следующий раз такса возрастёт. И не забывай, если документ «подберёт» работник соответствующих органов, можешь лишиться допуска к работе в режимной части. И тогда, сам понимаешь, не видать тебе испытательной работы, как своих ушей.
Сталь Александрович начал лётную работу в ГК НИИ ВВС достаточно молодым, и на тот момент, в среднем возрасте, по опыту работы негласно относился к когорте «стариков». Выше среднего роста, плотного телосложения, с крупным мягким лицом и зачёсанными назад редкими русыми волосами, он казался внешне добродушным, но в его глазах можно было прочесть этакую умную хитринку. «Старики» между собой иногда говорили «хитрый Сталь». Но это было не в прямом смысле слова, имелись в виду его чуткая настороженность и предусмотрительность при выполнении испытательных полётов, оберегавшие его до сих пор от попадания в аварийную обстановку. Успешно заканчивая государственные испытания Су-15 в качестве ведущего лётчика, он уже готовился к испытаниям новой опытной машины — лёгкого бомбардировщика Су-24.
В коллективе могли не только воспитывать, но и дружески подшучивать друг над другом. Однажды, торопливо переодеваясь для выполнения высотного полёта, я не надел поверх высотно-компенсирующего костюма лётную куртку. Вернувшись после полёта, переоделся в военную форму и присел к остальным пилотам, увлечённо слушавшим очередную «байку». Новый, только что прибывший лётчик удивлённо уставился на мой погон:
— У вас что, все капитаны носят звёзды таким образом? Я покосился на своё плечо: все четыре звёздочки были расположены в одну линию, как в Польской армии.
— Да, — смущаясь под насмешливыми взглядами окружающих, ответил я, только не все, а особо отличившиеся.
Присутствующие засмеялись, одобряя мой ответ, а несколько позднее один из них прошептал мне на ухо:
— Сынок, аккуратным нужно быть везде — такая у тебя профессия.
Был у нас один лётчик-армянин, Норайр Вагинакович Казарян, а среди своих попросту Норик. Про него говорили: «Наш Казарян — самый храбрый из армян». Он легко летал на всём, несмотря на свой явно небольшой рост.
