Итак, революция и революционеры гибнут — как в случае победы, так и в случае поражения. Это одна сторона вопроса. Есть у него и другая сторона, которая, судя по всему, является частью истории любой революции. Я бы сформулировал так: каждая революция имеет четкое представление о том, что плохо в настоящем или в прошлом, — ведь нет смысла становиться революционером тому, кто доволен сложившимся положением. Таким образом, революция — это то, что начинают, если нынешняя ситуация нестерпима, когда есть представление о том, насколько плох сегодняшний день, есть прекрасная модель будущего и огромная вера, разрабатываются стратегия и тактика действий. Некоторые из подобных планов были очень мудро продуманы; Мао Цзэдун и многие другие теоретики революции написали уйму книг о том, как действовать, чтобы она была успешной. Постоянно ведутся дискуссии, и иногда даже плодотворные, о том, как заставить эти идеи работать. Правда, некоторым, судя по всему, было все равно, о какой революции идет речь. Возьмите, например, Че Гевару: он был профессиональным революционером, но, судя по всему, ему было совершенно неважно, каковы цели революции, — главное, чтобы она была. А вот на следующий вопрос нет ответа практически ни у одной революционной системы: что надо делать после победы революции? Ответ на это если и дается, то в очень туманном, общем и неконкретном виде. Это верно по отношению и к марксизму, и к сионизму. Говорят обо всем, начиная с ужасов прошлого и кончая тем, каким путем изменить ситуацию, — но не о том, что делать после того, как это случится. Поражение любой революции не бывает случайностью, которая может и повториться. Уж на что была успешной французская революция — однако, достигнув своей цели, она умерла. То же самое произошло и с русской революцией, и с сионистской.
Судя по всему, революции гораздо сильней в разрушении, чем в созидании. И даже если есть проект строительства нового, он настолько расплывчат, что на его основе ничего путного не построить. Все описания ужасов капитализма и хода самой революции всегда намного живее, чем утопические картины будущего. Когда где-то объявляют, что социализм уже пришел, это звучит великолепно, но не вполне убедительно: ведь на самом деле никто не знает, что такое социализм. Это верно и в отношении сионизма. Когда-то его основоположник Герцль написал своего рода утопию, которая называлась Еврейское государство. Уже его современники отмечали, что в этой тоненькой брошюрке мало конкретного материала. Если многократно повторить заклинание: Все будут счастливы, наступит всеобщий мир, все будут любить друг друга — это усладит наш слух, но не приведет к желаемому, — так красноречивый проповедник призывает аудиторию к благочестию, не вкладывая в это замечательное слово никакого реального содержания. Приведу пример: Герцль в своей утопии даже не намекнул на то, на каком языке будут говорить в будущем еврейском государстве. Возможно, он думал, что это будет немецкий… Единственное, что любопытно в его книге, — это соображения о том, как добиться создания государства, все остальное малоинтересно. Кстати, обратите внимание: даже у Данте описания ада намного живее, чем описания рая. То же верно и в отношении благословений и проклятий, причем язык при этом не имеет никакого значения: и в русском, и в арабском, и в иврите проклятия намного более красочны. Ругаясь, ты ощущаешь, насколько богат и энергичен язык, а когда начинаешь славословить, видишь, насколько он беден и вял… О добре и зле надо говорить особо. Все хотят добра, но оно такое скучное!
Итак, как мы уже говорили, поражение революций и гибель революционеров закономерны. Энтомологи обратили внимание на то, что самки некоторых видов пауков после успешного совокупления откусывают самцам голову. Та же схема верна и по отношению к любой победоносной революции: ты выполнил свой долг — и теперь тебя можно съесть, ибо с этого момента ты годишься только в пищу. Продолжение твоего существования привело бы только к возникновению новых, никому не нужных проблем. Поэтому тебя необходимо уничтожить.
