Постоянно перед его глазами было какое-то пустое пространство, и это даже вызывало легкое головокружение, неприятные ощущения под ложечкой и трудности с дыханием. Плюс еще этот проклятый холод.
Хеклер уверял себя, что это пройдет.
Со временем практически все проходит.
Теперь он уже мог видеть приближающийся вертолет и на его губах появилась слабая улыбка. По такому случаю следовало бы одеть белый костюм, а не военную форму офицера президентских «Ударных отрядов».
Хеклер очень любил по нескольку раз смотреть повторы старых телевизионных программ, неважно, каких. Это могло быть шоу с вопросами или даже мультфильмы.
За свою жизнь он прочел не много книг.
Телевидение было его страстью.
Хеклер повернул голову.
— Майор, — скомандовал он, — прикажите почетному караулу стать «смирно» и приветствовать директора Таунса военным салютом, когда он выйдет из вертолета.
— Слушаюсь, сэр.
Майор передал приказ капитану, а тот дальше.
Не имея семьи, которой можно было бы писать письма, или друзей, которые могли бы приехать с визитом в редкий день отдыха, Хеклер отдавал все свои чувства и время телевизору.
Телевизор стоял в общей комнате, предназначенной для отдыха, но контингент в основном составляли такие дебилы, что их с Хеклером вкусы очень часто не совпадали.
Хеклер мирился с этим лишь первые дни, пока не понял, что здесь правит тот же тюремный закон — сильный всегда прав.
И он стал одним из сильных. Если его интересовали спортивные новости, а кто-то из коллег хотел смотреть мыльную оперу, он просто переключал на нужную ему программу и никто не смел возразить.
А то и вообще вырубал телевизор, если собирался почитать или поразмышлять. Или если просто хотел показать, кто тут главный. Другие приняли его правило и не противились.
Пожизненное заключение. Он отсидел уже пять лет и надеялся лишь на условное освобождение еще через пять, но вот человек Хобарта Таунса приехал за ним и его, Хеклера, вывезли из тюрьмы и — соблюдая все меры предосторожности, меняя машины — доставили в какое-то укромное место.
Там ему предложили стаканчик виски, сигару и шанс начать новую жизнь.
— Вы убили человека во время вооруженного ограбления, — сказали ему. — Вы намеренно это сделали?
— Нет.
— Тогда почему?
— Пришлось. Он направил на меня пистолет.
— А вы не могли бросить оружие?
— Нет. Я не хотел, чтобы меня поймали.
— Вы прослужили в армии восемь лет. Прекрасная характеристика. Вы имели звание офицера. Почему вы ушли?
— Не было перспективы. Не было денег.
— А вы могли бы снова убить?
— Это предложение?
Мужчина, который его спрашивал, только улыбнулся.
Хеклер, бывший капитан, получил амнистию и звание подполковника президентских «Ударных отрядов».
Фортуна — дамочка непредсказуемая.
Вертолет снижался.
Снегопад усилился.
— Рота! Равняйсь! Смирно! На караул!
Хеклер тоже вытянулся; его рука касалась кобуры, висевшей на поясе. Там была новенькая девятимиллиметровая «Беретта» — все офицеры «Ударных отрядов» обожали этот пистолет.
Он усмехнулся незаметно себе в усы.
Что день грядущий нам готовит?
Левая рука еще болела, но Смит не стал носить ее на перевязи, которую изготовила Лилли. Надвинув шляпу на лоб, чтобы защитить лицо от ветра и снега, он направился через двор в сторону конюшни.
Все вокруг было занесено снегом, и теперь Мэтью не смог бы определить место, где женщина закопала диких псов.
Он вошел в конюшню и — не обращая внимания на других лошадей — сразу же двинулся к Араби. Она почуяла его и подалась вперед, тычась мордой в его ладонь. В ладони были два кусочка сахара, которые Смит принес своей любимице.
— Ну, ну, милая, — сказал он растроганно, поглаживая лошадь. — Ты ведь любишь и меня тоже, не только сахар, правда?
Смит подергал ее за гриву, хлопнул ладонью по шее, а Араби вытянула к нему голову, чтобы хозяин почесал ее между глазами. Эту ласку она очень любила.
Мэтью выполнил немую просьбу животного, но мысли его были уже далеко. Присутствие Араби всегда успокаивало его, и он часто приходил в конюшню, если ему требовалось обдумать какую-то проблему.
Смит принял решения; он понимал, что приговорил сам себя.
